Семен Ласкин - На линии доктор Кулябкин [Сборник]

Какие-то парни решили повеселиться, окружили меня, замкнули в кольцо, хохочут.

— Отпустите! — кричу. — Что пристали?

Вырвалась и как шальная метнулась через мост. Слышу, звенит колокольчик. Что-то проскрежетало почти по спине, шагнула — и опять машина.

Как на тротуаре оказалась — не помню. Вижу незнакомое лицо перед собой.

— Вам, девушка, жить надоело?

— Возможно…

— Тогда три рубля штрафа с вас.

Я стала по карманам шарить, чтобы от милиционера отвязаться, но, кроме трамвайных талонов, ничего не нашла.

— Придется пройтись, — говорит. — Квитанцию я уже оторвал, не приклеивать же мне ее обратно.

Чувствую, хочется ему, чтобы я поканючила, — им тоже лень каждого в милицию таскать. А я зубы стиснула — злюсь.

— Ну что вы побежали? — спрашивает мягче. — Шли спокойно, я же за вами давно наблюдал.

Я на секунду забыла, что это милиционер, сказала зло:

— В институт провалилась, понятно?

— Вот в чем дело! — В глазах отразилось явное сочувствие. — Я после армии тоже не сразу попал. Срезался на последнем. Вышел, помню, из института, не знаю, куда дальше идти. Вы-то домой спешите, а у меня дома не было…

Кажется, в эту секунду я его рассмотрела. Уши в разные стороны, фуражка глубоко села на лоб, нос широкий с веснушками.

А вот глаза веселые, живые такие глаза. И улыбка приятная. Я даже удивилась, как это человек с такой улыбкой в милиции работает.

— И в эту минуту какой-то парень мне говорит: там, мол, из милиции тебя спрашивают. Думал, разыгрывает. Оказалось, правда. Дали общежитие, зарплата пошла, институт пообещали заочный…

Так мы дошли до трамвайной остановки. Он присел на скамейку, вынул, квитанцию, положил ее на планшет, написал свою фамилию, адрес и телефон.

— Позвоните, если скучно станет.

Взяла листок, а там типографски отпечатано: штраф три рубля.

— Дорого, — говорю, — вам наша встреча обошлась.

Он заулыбался, засверкал зубами.

— Давайте, — говорит, — лучше познакомимся. Меня Игорь зовут, а если будете звонить по служебному, то просите Игоря Петровича. А вас как?

— Люба.

Хотела я к трамваю бежать, но он сжал мой локоть, не отпускает.

— Осторожнее. Видите, красный. Дайте пройти машинам.

Дождался зеленого, а тогда отпустил.

— Вот теперь я уверен, что ваша жизнь в безопасности.

Трамвай ползет к дому невероятно медленно. Как же пенсионеры-то живут со своим бесконечно свободным временем? Сижу около старичка с зонтиком, лезет в голову всякая чушь. Может, спросить — зачем ему этот зонтик, если на улице солнце? Я бы на его месте зонтик дома оставила, а потом поехала бы за зонтиком, глядишь, лишний час и уйдет.

Чуть собственную остановку не проехала. Выскочила на улицу, пропустила трамвай. Мама наверняка уже дома, бросила, конечно, работу, примчалась на такси, да еще Алика высвистала.

Мне еще тоскливее стало. Папочка на мою голову. Самозванец. Лжедмитрий.

Сколько за эти дни выслушать всего предстоит! И отчего это люди разобрались так здорово, что хорошо, что плохо?

Вошла во двор. Чисто, тихо. Как дети и собаки на дачи выехали, так двора не узнать.

На скамейке отец и сын Федоровы.

Наше окно открыто. Или я не закрыла, или мама действительно уже дома.

Идти не хочу. Уселась против Федоровых, черчу что-то прутом на песке, тоска страшная.

Федоровы переговорили между собой о чем-то, уставились на меня. Странные люди! О них всякое рассказывают. Наш дом уже восемь лет заселен. Я их с первого дня запомнила. Старший часто сидит на скамеечке — взгляд мутный. Здоровайся с ним, не здоровайся — он внимания не обратит. Младший Федоров живее, приветливее. Мы даже в лифте улыбаемся друг другу. Да и теперь он меня приветствует. Снимает кепку, будто шляпу, прихватывает ее сверху растопыренными пальцами, — чудик!

А что, если подойти к ним и все рассказать? Знаете, я в институт не попала, что посоветуете?

Они будто бы и действительно меня ждут, застыли.

Как похожи они друг на друга! Тощие, высокие, бородатые. Сын не такой седой, как отец. И глаза живее. А старый на святого похож, только без нимба.

Младшего Федорова Владимир Федорович зовут, а старшего — Федор Николаевич. Как я это узнала — теперь не вспомнить.

Поднимаемся недавно в лифте, а старик пристально смотрит на меня, будто бы вспоминает, будто бы сравнивает с кем-то. Потом вдруг протягивает руку и гладит меня по плечу.

— Хорошая, — говорит, — девочка. Доброе лицо.

Сын перепугался чего-то, отвел его руку.

— Где это мы с тобой раньше встречались? — спрашивает Федор Николаевич, словно не замечая испуганного жеста сына.

Я чуть не рассмеялась. У нас в классе тоже один так с девушками знакомился: где, мол, я раньше мог вас видеть?

— Здесь, — говорю, — в лифте.

Он удивился, поглядел с недоумением.

Сын торопливо распахнул дверь, вытянул его из лифта — приехали.

Потом я Валентине Григорьевне, Юриной маме, все это рассказала. Она очень забеспокоилась.

— Это же душевнобольные, Люба. И младший страшнее старшего. Тихий, блаженный, а что у него внутри творится — поди разберись.

Она долго ходила по комнате, что-то обдумывая, потом заключила:

— Я очень тебя прошу, Люба, будь внимательна и серьезна. Если что — сигнализируй. Я в психдиспансер позвоню, не нравится мне эта пара.

Я отмахнулась, но Валентина Григорьевна настаивала:

— Ты, девочка, фактически одна живешь, и я, раз уж ты с Юрой дружишь, для тебя почти что вторая мать.

— Да почему вы так плохо о них думаете?

Валентина Григорьевна вздохнула.

— Доверчивая ты, Люба. Все элементарно. Оба не работают. Ну, старик, может, и пенсионер, а сынок? Ему сорок лет, а он папашу три раза в день на прогулки выводит… А потом, отчего он не женат? Ни разу его в обществе женщин не видела. Это уже факт патологический, поверь мне как врачу. С этим делом, я уже давно для себя решила, если что-то не так — ищи болезнь. Я, Любочка, человек трезвый и окружающих призываю к трезвости.

Последней фразы я уже ждала. Любит она собственную трезвость в разговоре подчеркивать. Возможно, это действительно сильное ее качество.

Я тогда Юре сказала, чтобы он Валентину Григорьевну попросил никуда не звонить, но он встал на ее сторону. Она, мол, хорошего хочет, зачем же мешать этому.

И вдруг я подумала, что лучше всего позвонить ей. Мне как раз в эту минуту разумный, спокойный и трезвый человек необходим. И даже если не подойдет Юра к телефону, то сама Валентина Григорьевна будет мне полезна.

Пока набирала номер, я на Федоровых поглядывала.

Недалеко от них дворничихин пес резвился, жуткий трус, от людей обычно так и шарахается. А здесь подбежал вприпрыжку, встал на задние лапы, дал старику почесать у себя за ухом, а потом открыл пасть и давай стариковский палец прикусывать, — собаки так выражают свое расположение.