Владимир Богомолов - Застава в степи

— Даю слово, они пришвартовались к столовой. Заправляются, — определил Генка.

С тех пор, как наша флотилия двинулась в путь, словарь боцмана пополнился многими морскими терминами, которые он употреблял и кстати, и некстати. Если, например, кто-то у доски не мог ответить на вопрос и умоляюще смотрел на класс, Генка говорил мне:

— Брось человеку спасательный круг.

Если надо было собрать звено, он говорил:

— Сейчас ударю в рынду.

Тряпку, которой мыли полы в классе, он теперь называл только шваброй, а школьный звонок — склянками. Даже на уроке истории он однажды додумался сказать, что войска Александра Македонского легли курсом на Индию. Генке делали замечания учителя, адмирал и, конечно, наш рулевой Тарелкина, но Синицын был верен себе. Только он проговорил о заправке, как из раскрытого окна директорского кабинета до нас долетел отрывистый бас Журавлева:

— Не могу. Уважаю, люблю кино, но помочь не могу.

Мы с Генкой переглянулись. Почему это вдруг директор совхоза заговорил о кино? Наступила коротенькая пауза, как говорит о молчании руководитель нашего драмкружка Фаина Ильинична, и снова до нас долетел бас Дмитрия Петровича.

— Знаю вашу недельку. Она у вас, как полярная ночь.

Мы не могли больше оставаться возле порожнего автобуса, когда в кабинете директора решалась судьба кино. Мы бросились к высокому цоколю дома и, как сигнальщики по вантам, вскарабкались по стенке к подоконнику. Стараясь не дышать, заглянули в комнату.

В просторном кабинете, стены которого были завешаны обязательствами, графиками, диаграммами, показателями надоев и мясопоставок, а сейф и диван завалены газетными подшивками и журналами, сидели двое: Дмитрий Петрович и гость.

Журавлев, в расстегнутой гимнастерке, плотно облегающей его богатырские плечи, оперся на пресс-папье и упрямо мотал круглой, как арбуз, головой:

— Не могу! Не могу!

Сидевший напротив гость, такой же полный, даже с такой же бритой головой, терпеливо ожидал, когда перестанет качаться, как маятник ходиков, директорская голова. В такт этому покачиванию незнакомец дергал вниз и вверх молнию своей полосатой ковбойки. Раза два он пытался что-то сказать Журавлеву, но тот еще энергичнее твердил:

— Не могу!

Гостю пришлось бы, наверное, еще долго дергать свою молнию, но тут зазвонил телефон. Дмитрий Петрович снял трубку, поднес ее к уху и сказал:

— Журавлев слушает.

Он немного послушал и ответил:

— Можете не волноваться, Алексей Ермолаевич. Дождичек нам немного карты перепутал… Вчера засеяли двести… Сегодня будет не меньше… В две смены не выходит, трактористов не хватает.

Услышав имя Алексея Ермолаевича, толстяк быстро достал блокнот, перелистал несколько страничек и, найдя нужную жестом попросил директора передать ему трубку. Журавлев тоже жестом отмахнулся. Тогда приезжий потянулся к телефону. Дмитрий Петрович отвел трубку от уха, а второй рукой указал гостю на стул.

— Да хоть курсантов присылайте. И еще попрошу, чтобы на элеваторе не держали полдня машины, — отпускают семена по чайной ложке, — говорил сердито директор. — Пока все… Ну, будьте здоровы.

Он хотел положить трубку, но ее перехватила другая рука, и сейчас же в комнате раздался тоненький, почти писклявый, голосок приезжего.

— Алло, алло… Алексей Ермолаевич, вас беспокоит администратор картины Хомяков… Совершенно верно, Константин Иванович… Спасибо. Добрались благополучно. Это именно тот самый объект. Товарищ Журавлев категорически отказывается помочь моей группе… Я все понимаю, но и вы поймите меня. У нас тоже план. Нас подвел сценарист… Теперь все утрясено. Худсовет одобрил, смета утверждена. Я вам скажу по секрету, Алексей Ермолаевич, фильм будет совершенно потрясающий. Я уверен, что райком окажет содействие… Ну не ехать же мне в другой район… Я прошу всего-навсего двадцать-тридцать человек для массовок и одну-единственную тракторную бригаду.

Пока шел этот длинный разговор киношника с секретарем райкома, Дмитрий Петрович несколько раз хватался за голову, и если бы на ней росли волосы, выдернул бы их. Вот какое было у него свирепое выражение лица! А когда он услышал о двадцати-тридцати рабочих, не выдержал, вскочил и так шлепнулся в свое кресло, что оно жалобно заскрипело.

А мы, слушая быструю, как морзянка, речь приезжего администратора и наблюдая за директором, почти все время улыбались. Генка даже успел шепнуть мне:

— Вот дает Полосатик…

Приклеивать всем прозвища — это тоже, между прочим, любимая привычка моего друга. Иногда они у него получаются плоские, как верхняя палуба. Ну, например, чего веселого или остроумного в таких прозвищах, как Мороз (это я), Тарелка (Лена), Сабля (Миша)? Но иногда прозвища или клички получаются у него меткие, и тогда вся школа повторяет их. Ведь прилипла же к Грачеву кличка Дипломат. Сначала Вовка обижался и даже не отвечал, когда его так называли, а теперь привык и в душе, наверное, гордится. Или однажды окрестил Генка нашего соседа Прыщом, и теперь весь совхоз только так его и называет. И сейчас, по-моему, он здорово сказал: Полосатик. Было в этом слове что-то и веселое, и безобидное.

— Капает на Журавля… смотри, — толкнул меня боцман, — его сейчас инфаркт стукнет.

— Несомненно, первая копия будет доставлена в ваш район, — уверял Хомяков Алексея Ермолаевича.

В телефонном разговоре нам было многое непонятно. Но одно стало сразу ясно: в нашем совхозе хотят снимать совершенно потрясающую комедию, на которой зритель будет рыдать от счастья, как пообещал администратор.

Почему комедия будет совершенно потрясающей и почему мы будем рыдать, и будем ли мы вообще смеяться, для нас пока оставалось загадкой. Но нам с Генкой очень хотелось, чтобы снимали фильм только здесь, в нашем совхозе, и чтобы этот полосатый начальник не передумал и не переехал в другой район. Но как убедить в этом Дмитрия Петровича, который уже снова держал телефонную трубку возле красного уха и устало отвечал далекому райкому:

— Мы ждали их после сева… Да, обещал… А теперь нет людей. Они меня разорят. Знаю, знаю их неделю. Помните, снимали «Первый эшелон»? Что говорили? Недельку, а просидели всю посевную, да еще вдобавок два трактора угробили, пока обучали артистов… Теперь-то, конечно, смешно. А тогда до белого каления доходило. Управимся с кукурузой, помогу… Ну, может быть, через декаду.

Трубка звонко опустилась на черный аппарат. Администратор картины застонал:

— Вы меня режете без ножа. Несознательный вы человек. Мы оплатим вам все издержки. Поймите, фильм должен быть готов к фестивалю. Мы должны приступить к натурным съемкам сейчас же, немедленно.