Владимир Богомолов - Застава в степи

Заразительно зевнув, Генка сказал:

— Ну, пойду посижу над задачами, а ты сам додумай.

Легко сказать: «додумай». Что я — Великий Хаммурапи, чтоб придумывать всякие законы?

Можно, конечно, отличившимся вручать ордена и медали. Не настоящие, но похожие. Можно про них писать в стенгазете. Можно, в конце концов, вывешивать их фотографии на самом видном месте. И почему это я один должен все выдумывать? А звено для чего, для мебели, как говорит мой папа? Но ведь вожатый поручил мне. Интересно, что сейчас делает Коля?

Я представил, как он сидит в своей маленькой комнатке, которую теперь мы будем называть радиорубкой — по-морскому. За окном ночь, темнота и тишина. На холодном небе лишь мерцают далекие-далекие звезды. Они, наверное, не просто мерцают, а, может быть, посылают на нашу землю тепло, как солнце. Но тепло не дошло еще до нашей планеты, потому что идти ему миллионы и миллионы лет.

И вот сидит Коля с наушниками, крутит осторожно рычажок и чутко, как разведчик, слушает небо. Это оно для меня и для Генки безмолвное, а для нашего адмирала небо и днем, и ночью наполнено тысячами звуков. Эти звуки, как люди или как машины на больших улицах снуют туда, сюда, вниз, вверх. Одни торопятся, другие не спешат, у одних голос грубый, у других — тоненький. Каждый из них подает свой сигнал, и поэтому у них не бывает аварий. И где-то среди этих радиоволн пробивается из Братска к нашему совхозу весточка одного любителя. Коля поймал ее среди тысяч других, и его смуглое чернобровое лицо из серьезного сразу сделалось веселым.

— Слышу, слышу тебя! — негромко, но восторженно кричит Попов.

Он говорит далекому городу о нашей эскадре, о походе, который мы начнем завтра. Еще Коля говорит, что мы настоящие моряки и все равно доберемся до величайшей гидростанции.

Коротковолновик слушает и тоже улыбается: ему нравится наша игра. Потом они рассказывают друг другу о погоде, и Коля желает приятелю спокойной ночи, а тот смеется и отвечает, что у них уже утро и ему скоро подниматься в кабину своего великанского крана. Кран легко поднимает многотонную лопасть колеса турбины и вместе с ней меня. Из окна смотрит крановщик, на лице его нет страха, оно доброе, ласковое. И чтобы я не испугался, он кричит мне:

— Лучше спать в кровати, чем за столом.

Причем здесь стол и кровать? Я открываю глаза: надо мной папа. Потолок почему-то не наверху, а сбоку, и кровать стоит как-то странно, и мои бумаги куда-то уплывают. Они уплывут, а мне придется все писать сначала. И почему-то лопасть колеса турбины стала не холодной и жесткой, а теплой и мягкой, как подушка.

— Вот так-то лучше, — говорит крановщик голосом папы.

Мне хочется возразить: так совсем не лучше, потому что я не до конца выполнил приказ адмирала, но ничего не могу сказать.

Обычно утром Генка первым сообщает мне какую-нибудь новость. Но на этот раз я опередил его. Я рассказал ему о том, как вместе с радиоволной путешествовал в Братск и обратно, как кран перенес меня и как я не выполнил задания Коли, и теперь или надо оправдываться, или до встречи с вожатым собрать звено и что-то придумать. Генка слушал меня без восторга и без насмешек. Правда, он несколько раз поднимал нетерпеливо руку, но я опускал ее.

— Все, что ли? — спросил Синицын, когда я выговорился. — Не на той волне путешествовал.

— Почему?

— Потому, что оканчивается на у.

— Не остри, тебе это не идет, — нетерпеливо перебил я боцмана.

Может быть, он еще долго морочил бы мне голову своими загадками, если бы рыжий Пашка Лисицын из четвертого «б» не подбежал к нам и не начал дразниться:

— А мы вашу «Аврору» перегоним, как самолет черепаху.

У меня, наверное, сделались страшные глаза, потому что Генка посмотрел удивленно не на Пашку, а на меня.

— Что это с тобой? — спросил Синицын.

— А что? — не понял я.

— Зрачки, как у кошки, округлились.

— А откуда он все знает?

— У нас корабль будет называться «Мир», — подзадоривал Пашка. — Мы вам утерли нос в хоккей и теперь утрем.

Генка бросился к Пашке и хотел ему по-настоящему утереть нос, но тот понял, что дело может кончиться не только серьезным предупреждением, и опрометью помчался по лужам к школьному крыльцу.

— Вся школа уже знает, — с досадой сказал Синицын.

— Кто же выдал тайну?

— Не знаю. Если бы узнал, всыпал, — сжимал Генка кулаки.

Подошел Вовка Грачев. Он удивленно посмотрел на нас и спросил:

— Вы только что спаслись от девятибалльного шторма?

— Уж не ты ли, Дипломат? — схватил его Генка за воротник пальто.

Вовка покраснел от такого грубого обращения и, отбросив Генкину руку, сказал:

— Боцман, ты позволяешь себе слишком много.

Затем расстегнул пальто, откинул воротник, — и мы увидели на его серой гимнастерке желтые погоны с двумя черными просветами и блестящими звездочками. Насладившись произведенным эффектом, Грачев снисходительно добавил:

— Я прошу уважать форму морского офицера.

— А кто тебе присвоил чин капитана третьего ранга? — спросил Синицын. — Чтобы такие погоны носить, надо палубу научиться драить, а ты швабру в руках не держал.

— Серость, — скривил тонкие губы Вовка.

— Я серость? — надвинул кепку на черные брови мой друг. — А ты светлость? Думаешь, если вызубрил десяток мудрых слов, так и умнее всех стал? Хочешь, я эти слова из тебя, как спицы из колеса, выбью за две минуты?

— У кого нет аргументов для доказательств, тот пускает в ход кулаки.

— Да брось ты, Генка, — отвел я Синицына. — Как петух, задираешься.

— А чего он свою ученость показывает, — возмущался Генка, пытаясь снова приблизиться к Грачеву.

Не знаю, сколько бы продолжалась перепалка, но тут подошла Тарелкина и, по обыкновению дергая кончик косы, радостно сказала:

— Ой, мальчики! Вся школа пойдет в поход!

— Чему же ты радуешься? — не поняли мы ее.

Лена удивленно поглядела на нас своими голубыми глазами и еще быстрее затеребила косу.

— Это не ты рассказала? — предположил Генка Синицын.

— Нет. Но я считала, что мы настоящие пионеры и будем только рады…

— А в чем все-таки дело? — спросил Грачев. — Почему ты на всех набрасываешься, точно псих?

Тут, перебивая друг друга, мы объяснили Вовке, что тайны необыкновенной эскадры больше нет. Но Грачев, как и Лена, не разделил нашего возмущения. Напротив, он довольно потер руки и пропел:

— Будет буря, мы поспорим и посмотрим, кто сильней!

Потом начал убеждать нас, что эскадра в три корабля — не эскадра, а одно недоразумение, даже насмешка над флотом. Это, во-первых, а, во-вторых, в наше время нехорошо быть эгоистом.