Григорий Канович - Киносценарии, 1982. Второй выпуск [альманах]

— А почему у нее только один сын Святослав? Другие дети были?

В третий раз вскинул лук Вивера и зло выкрикнул:

— Не было других! Не было! Она так и не допустила к себе Игоря, как и кесаря! Любила кого-то она всю жизнь, да об этом человеке даже я не знаю!

Тяжелая стрела, со свистом рассекая воздух, врезалась Вивере в бок, сбросив его с коня.

Обернулся потрясенный Вивера и увидел на опушке Свенельда с княжьими людьми. Прохрипел судорожно последние слова:

— Да! Хитер мальчишка… хитер… будешь князем… будешь…

— Кто велел тебе?! — зло крикнул Владимир Свенельду.

— Знал много… Болтал и того больше, — мрачно промолвил Свенельд, подъезжая к Вивере, который уже затихал в окровавленной лесной траве. Но собрал тот последние силы, приподнялся и прохрипел в лицо Свенельду:

— Ненавижу… Всю жизнь ненавидел! Верный пес! Кому служишь? Тебя они тоже… Чужими руками, как и меня, когда ты им станешь не нужен… Ненавижу…

И упал, и больше не подавал признаков жизни.

Те шестеро верховых, что были с Виверой, смиренно ждали своей участи, окруженные людьми князя. Свенельд приказал:

— Отберите у них оружие и коней. Пусть идут, куда ветер дует…

В ту ночь на привале к костру, у которого одиноко сидел в глубоком раздумье мальчишка, подошел воин, сказал:

— Пошто приуныл, молодой князь? Меня Дроздом-Пересветом зовут… Хочешь, спою. Я сам песни складываю…

И Дрозд запел:

Дрозд перевел дыхание и повел дальше сильным высоким голосом… А к их костру на песню уже стягивались со всех сторон дружинники, рассаживались в круге костра.

— Чего замолк? Пой дальше! — проворчал из мрака недовольный голос.

— Дальше я еще не надумал… Слова еще не пришли. Не знаю дальше…

— А чего там знать! — с досадой на то, что оборвалась песня, вступил еще один голос. — Чего знать-то, говорю! Пой, как оно было, вот тебе и слова: как поехала княгиня по всем землям славянским, стала собирать дружину для сына своего Святослава… Мал он еще был, да и дружину она собирала ему под стать — из таких же отроков, как он сам. Говорила нам княгиня: подрастете — защитой будете земле русской.

— И затем я вас собираю из всех земель, — перебил третий нетерпеливый голос, — и вятичей, и полян, и кривичей — словом, всех, дабы в общем деле любовь свою крепили и дружбу. В дружине дружба куется.

— Пой! По правде пой — тогда слова сами придут!

Вдруг все разом поднялись, и звуки взбудораженного привала наполнили лесную поляну — ржали кони, покрикивали крепкие мужские голоса, кто-то кого-то звал, смеялся, звенело оружие и сбруя.

Владимир на миг снова остался одни у костра. Тотчас рядом обозначилась неясная фигура, и Владимир узнал мать. Малуша говорила быстрым шепотом:

— Сынок, уйдем! Это последний переход! Уйдем! Я умоляю тебя! Я боюсь, нет — я не боюсь, я знаю. Это страшно. Вспомни Виверу! Поверь матери!

— Мама, успокойся… Я боюсь только того, чего не понимаю. А это я понимаю. Успокойся, мама, мне не страшно. И не уходи!

Владимиру уже подводили оседланного Облака. Подошел Свенельд, узнал Малушу, ничего не сказал, только долгим пытливым взглядом изучал ее, будто проникал в самую сердцевину ее тревог.

— Малуша поедет со мной, — сказал молодой князь.

Ополдень прискакали дозорные и доложили князю Святославу:

— Не в Новгороде ждут нас, а в поле. Дружина поболе твоей, князь, воевода посередке. На малой речке стоят, на ручье, Удалец прозывается. На том берегу стоят. Похоже, не первый день… Только сегодня изготовились — прознали про тебя, видно.

Святослав со Свенельдом отъехали в сторону и какое-то время их кони бежали рядом — на ходу шел военный совет. Потом Свенельд поскакал в голову конного строя, на ходу отдавая какие-то приказы. Владимиру не слышно было слов, но по повадке Свенельда было ясно — готовит князь дружину к внезапному нападению новгородцев, а может, намерен и сам напасть внезапно. Люди подтянулись, напряглись, это настроение передалось и лошадям — вся до этого мирная толпа превратилась в отлаженный боевой организм, готовый в любой миг действовать решительно и умело.

И когда обогнули плоский холм, поросший редким ельником, открылось широкое поле под низким северным небом, ручей и строй новгородцев — мужики как на подбор.

На берегу ручья дружина князя остановилась.

— Здоров будь, воевода! — крикнул Святослав и подмял приветственно могучую руку.

— И ты здравствуй, князь! — ответил воевода и ждал, что станется дальше.

На белом арабском жеребце по кличке Облак в прозрачную воду ручья въехал юный князь Владимир. Он приблизился к воеводе и спешился. Протянул воеводе повод.

— Я дарю этого коня, копя княгини Ольги, моей бабки, дарю тебе в знак уважения и дружбы. Прими дар, воевода. Коня зовут Облак.

Воевода, восхищенно осматривая коня, принял повод. Усмехнулся:

— Благодарю тебя, князь новгородский! Отплачу верой и правдой. Только не для воеводы такой конь, это княжеский конь. Так что не обессудь и садись в седло.

Владимир гордо поднял голову — юный, строгий, пылающий от волнения:

— Княжеское слово крепко.

Воевода удовлетворенно улыбнулся. Он был стар, мудр и любил отвагу и правду. Обернувшись к своим людям, сказал:

— Моего жеребца Облака мы пустим в табун! Ни седло, ни узда до конца его жизни не прикоснутся к нему! — И зычно выкрикнул: — Коня новгородскому князю Владимиру!

Уже вели коня, покрытого парчовой златотканой попоной.

— Прикажешь, князь, дорогих гостей звать на пир?

— Зови, — сказал Владимир.

Спустя много-много лет умирал в стольном граде Киеве князь Владимир Красное Солнышко. И перед смертью пожелал:

— Приведите ко мне грека Арефу.

Забегали люди бесшумно по опочивальне, засуетились, зашептались. Склонился над князем священник, сказал:

— О, князь! Преставился раб божий Арефа тому сорок лет.

— Нехорошо… — огорчился князь. Впал в забытье, очнулся и приказал: — Скорописца ко мне! Со всем снарядом писчим. Буду говорить со слов, писанных Арефой. Слово в слово. О бабке моей, светлая ей память…

Опять забылся.