Григорий Канович - Киносценарии, 1982. Второй выпуск [альманах]

— Доктор, вы шутите, а сердце матери то останавливается, то идет, то снова останавливается… Старое сердце!

— Это тоже причина, конечно, — улыбнулся Йонас. — Но уверяю вас — лет десять оно еще постучит.

— Так мало даете, доктор? — в голосе женщины послышалась кокетливость, неподвластная ни времени, ни зеркалам.

— Я сказал, минимум. Папаша спит?

— Не знаю. — Лицо женщины, погрустнело. — Он вчера упал со стула за обедом… Потерял сознание. Я не могла его поднять… Он не помнит, что упал. Осень дает себя знать?

— Да… Я побежал. Целую. Восемь метров не забудем.

Вышел в коридор и заглянул в соседнюю комнату. В кровати сидел худой человек с впавшими щеками и манил его пальцем.

— Доброе утро, — сказал Йонас шепотом.

— Что с мамой? — спросил мужчина.

— С ней все отлично. А ваши дела, папаша?

— Плохо с ней, — покачал головой названный папашей. — Только ей не надо знать этого…

— Она несколько волнуется — от этого и сердце, а дела, в общем, неплохие.

— Не совсем так, не совсем так, — сказал папаша. — Но если вы так говорите, значит, шансы какие-то есть.

— Шансы у нас всех равные, — сказал Йонас. — Уважаемый, давайте поспите. Сегодня день будет утомительным. В десять приедет сестра с процедурами. А часа в четыре я привезу его высочество — сына. Будем обедать с вином. Опять силы нужны, не так ли? Потом будем слушать его песни…

— Может и не прилететь. Туманы.

— Туманы для наших самолетов — раз плюнуть.

— Приедет и снова уедет.

— Не отпустим, — сказал Йонас. — И выше голову!

— А есть ли вино дома? — прищурился папаша. — Может быть, — в городе следует захватить? Я дам вам деньги.

Мужчина нагнулся к столику и вытащил из ящика порванный, замусоленный бумажник.

— Спите, я сказал, — улыбнулся Йонас. — Вино, оно само придет.

Прикрыл дверь и ушел по лестнице вниз, в котельную. Здесь стоял столярный стол и разные механические приспособления и инструменты. А над всем этим торжествовала разная рухлядь, состоящая из проволок, тряпья и коробок, отчего котельная была похожа на склад старьевщика.

Йонас проверил огонь в газовом котле, направил вентилятор. У термометра газового котла на веревке висела картонка, а на ней аккуратным красивым почерком было написано: «При неполадке с котлом звонить 39–04. Самим ничего не чинить, иначе может быть катастрофа». И в скобках приписано: «Взрыв».

В низкое окошко подвала были видны красные «Жигули». Возле них прохаживалась женщина.

— Вы меня ждете? — спросил Йонас.

— Наверно, — сказала женщина. — Председатель вам не говорил?

— Нет. Что у вас? На что жалуетесь?

— Ни на что. Ни на кого. Не подвезете меня в город? По делу.

На первый взгляд, ей было лет двадцать с небольшим, но лицо уставшее, без жизни, и говорила она с какими-то старческими интонациями. Нейлоновая куртка топырилась на ее животе, и Йонас подумал, что она беременна.

В амбулатории уже были фельдшер и сестра. Сестра уложила халат, фельдшер варил кофе.

— Кофе на дорогу?

— Я уже.

Сестра засмеялась:

— Вы еще не «уже». Кофе вы сварили, правда, налили в чашку, но не выпили. Вот оно.

— Каждый день то же самое. Это уже порок… Самое интересное, что пока не обнаруживаешь, что кофе еще не выпил, чувствуешь себя бодро, приподнят тонус.

Закурил. Стал пить холодный кофе. Стоя полистал амбулаторный дневник. Видел, как женщина открыла дверцу автомобиля и неуклюже залезла на заднее сиденье. Где-то вдали заревели машины. Наверно, тракторы готовились в поле. Вдоль улицы пробежала овчарка. Зазвонил телефон.

— Здравствуйте, президент, — сказал Йонас. Сестра фыркнула.

— Еду уже… Сделаю только укол вашей жене. Особа эта уже пришла. Свою беременность она только что завалила на заднее сиденье… Конечно, отвезу.

Сестра снова фыркнула и, чтобы не захохотать, прикусила отутюженный рукав халата.

— Нет, я не уверен. Может, у нее от природы такая форма живота. Я просто так сболтнул. Минут через пятнадцать могу быть на дороге. — Йонас поставил чашку из-под кофе в раковину. — Что с вами, сестра?

Пухлые плечи сестрички тряслись от смеха. Она выключила утюг и убежала в соседнюю комнату.

— Что с ней? — спросил он фельдшера.

— Председателю вы врубили как следует. Думаю, он сейчас чихает. Эту новенькую, что вы назвали беременной, он привез откуда-то и устроил в контору. Не без интересов, надо полагать. Услышать, что она беременна… Это вы хорошо придумали!

— Фельдшер, от злоупотребления лечебным спиртом не по назначению ваши мысли работают лишь в одном направлении…

— В главном направлении, — сказал фельдшер. — Признаюсь… А по поводу спирта, доктор, я скажу, что легче всего обидеть простого советского человека, особенно, если он еще твой подчиненный. Вашего спирта я не трогаю, пусть он хоть выдохнется.

— Кончили, — буркнул Йонас. — Не затевайте дискуссий.

— Я волен делать, что мне хочется, что мне приятно и полезно.

— Вы прогуливаете каждый третий день, — вспылил доктор. — Вы прогуливаете, а я вас покрываю…

— А у меня квартиры нет! Я живу у вдовы Виктории на чердаке!

Йонас мыл под краном чашку, фельдшер смотрел, как закипает его кофе и разливается по плите. Вошла сестра. Она выключила плиту и взяла чашку из рук доктора.

Йонас сказал сестре:

— Сегодня процедуры для стариков. На вызовы отвечайте, что буду после четырех. Счастливо.

Машина с ревом подъехала к дому председателя, которого, с легкой руки доктора, многие называли «президентом».

Игла уже кипела на плите. Жена президента, по прихоти родителей названная Розой, была в халате, но уже причесанная и накрашенная.

— Не позавтракаете? — спросила доктора.

— Благодарю. Уже.

Отбил кончик ампулы. Роза легла на диван и уткнулась лицом в рукодельную подушку.

— Пожалуйста, — сказал доктор.

Она застонала. Было видно, как краска полилась по щекам.

— Господи, как я стесняюсь, — сказала Роза.

Лет ей было не больше тридцати. Так, по крайней мере, она выглядела. Не была изящной и стеснялась избытка своего веса. Стеснялась и одновременно выставляла напоказ, видимо, смутно надеясь, что пышность ее плеч и рук имеет свою привлекательную сторону.

— Каждый раз одно и то же, — говорила женщина, и было видно, в этот час она искрение ненавидела свою закомплексованность.

Она сама подняла полы халата. «Господи». Йонас куском ваты помазал мягкость. Взял иглу.

— В театре и в кинофильмах доктор в таких ситуациях говорит пациентке: «Уважаемая, я не мужчина, я доктор».

Она почувствовала, как игла вошла в тело, и, хотя не чувствовала боли, сморщилась и вздохнула.

— Простите, что я вас заставляю это делать, но ваша сестра, она убийца… Помните, какая была опухоль и две недели я спала на животе.