Виктор Степанов - Серп Земли. Баллада о вечном древе

Они долго, под покровительственным взглядом следовавшего за Ангелом официанта выбирали столик, пока наконец не уселись под густой, до самой макушки усыпанной янтарными ягодами сливой. Не удостоив взглядом меню, которое обстоятельно начала штудировать Добрина, Ангел прихлопнул тисненые корочки, подозвал официанта и по-болгарски, скороговоркой что-то только им двоим понятное объяснил.

— Я продиктовал наш обычный комплексный завтрак, — проговорил он, дружески подмигнув Алексею, успев при этом снисходительно скользнуть взглядом по Добрине. — Надеюсь, Алеша, не откажешься от мастики…

— Мы будем пить только швепс, — ответил за Алексея Митко.

— Правильно! — подхватила Добрина.

— Ну что ж, может быть, это и зрело, — усмехнулся Ангел. — Но слишком диетично.

— Нам нельзя, — смущенно пояснил Алексей.

— Нельзя знаете кому? У кого не на что или кому не подносят. Это же ваш фольклор, — притворно погрозил Ангел пальцем и начал быстро, ловкими движениями раскладывать по тарелкам принесенные закуски.

Алексей огляделся: в кафе почти никого не было. Утренняя прохлада, тишина, уют. Увитая цветами арка-дуга, причудливый, игрушечный домик за ней, предназначенный, видно, для кухни, и чистые маленькие столики в саду располагали к интимной беседе. Прямо над головой нависла гроздь слив, и, посмотрев на живой, манящий спелыми плодами аппетитный натюрморт, Алексей тут же перехватил затаенно устремленный на него взгляд Добрины и нескрываемую в этом взгляде радость оттого, что ему, Алексею, здесь, наверно, понравилось.

Тем временем бокалы были наполнены, и, подняв свой, до краев искрящийся — так что голубыми огнями заиграла круглая запонка на манжете, Ангел предложил выпить за дружбу.

— За нерушимую, вечную, крепкую, — добавил он измененным, зазвеневшим торжественными нотками голосом. — За то, чтобы она процветала и дарила такие же, как на этой сливе, плоды. — И он коснулся бокалом сливовой грозди.

— Друг мой, не говори красиво, — перебил с неловкой улыбкой слегка нахмурившийся Митко.

— А что! — нисколько не смутился Ангел. — Я бы хотел, я бы только мечтал, чтобы Добрина хоть раз в жизни взглянула на меня так, как вот смотрит на… Алешу.

Добрина возмущенно подернула плечиком, но все же отпила из своего бокала и рассмеялась. И этот ее смех, чистый, доверительный, сразу растопил начинавший было веять от красноречия Ангела холодок. Словно этим смехом Добрина хотела их всех примирить.

«А он неплохой парень, этот Ангел, — размягченно подумал Алексей. — Только очень какой-то заграничный. И немножко пижон, как Валерка…»

И, удивляясь поразительному сходству двоих парней, разделенных не просто тысячами километров, но и границами государств, он вспомнил, что и Валерка любил щегольнуть чем-нибудь заморским, как он выражался, «предметом обихода иной системы». Одним из таких «предметов» — до головокружительной зависти к их обладателям — он считал заграничные джинсы, тарзаньего вида, с лохматым битлом, изображенным на кожаном, пришитом к заднему месту ярлыке. Алексей до сих пор не мог понять причину того унижения, с каким Валерка несколько дней заискивал перед верзилой в блестящей кожанке, рыночным дельцом, пообещавшим исполнить мечту. Так же необъяснимо было и другое: за деньги для этих джинсов Валерка дал родителям слово исправить полугодовую тройку по химии и без сожаления отказался от плаща, для которого, собственно, родительские сбережения и предназначались. Это выглядело смешным. Глупым казалось и другое увлечение школьного дружка: однажды Валерка пришел в школу не с портфелем, а с модной тогда сумкой из мешковины, на одной стороне которой был аляповато оттиснут иностранный флаг. И Валерка ничего не понимал. Он расхаживал по классу важно, как павлин, ослепленный собственными перьями, и был уморителен и жалок в своих потертых джинсах и с флагом неведомой страны на драном мешке… У этого Ангела, конечно, иной стиль, но похожесть их была очевидной.

Официант привидением возникал и вновь исчезал за ширмой. А подогретый вином Ангел, опять подмигнув Алексею, спросил, знает ли тот, как в ресторане обедал один габровец. Алексей слышал о габровцах впервые, и Митко тут же пояснил, что речь идет о жителях города Габрово — юмористах от рождения, людях, над чьим скопидомством давно уже подшучивает все человечество. Например, о габровцах рассказывают, что на ночь они останавливают часы, дабы не изнашивались части. Они обрубают кошкам хвосты, чтобы дверь закрывалась быстрее и комнаты не выстуживало. Давая лошадям стружки, они надевают им на глаза зеленые очки — пусть думают, что это сено. Когда были в моде веера, бережливые габровки, чтобы не поломать ненароком веер, покачивали перед ним головой.

— Ну так вот, — начал удовлетворенный столь обстоятельным вступлением Ангел, — один габровец встречает у ресторана другого, который только что оттуда вышел, и спрашивает: «Почему ты такой веселый?» — «Да потому что пил, ел и ничегошеньки не заплатил». — «Как так?» — «А я рассказал официантке анекдот, и она так смеялась, так смеялась, что забыла взять с меня деньги». Услышав это, любопытный габровец вошел в ресторан, сделал заказ и начал рассказывать официантке анекдот. Анекдот был такой смешной, что она просто помирала со смеху. Когда она наконец пришла в себя, габровец сказал: «Дайте-ка мне сдачу, пожалуйста».

— Смех дороже денег, — улыбнулся Митко. — Так, Алеша?

Видя, что и Добрина повеселела, Ангел не без подвоха поинтересовался, на каком этаже гостиницы устроились Алексей и Лавров.

— На десятом, — осторожно сказал Алексей.

— Ну тогда вам позавидует любой габровец, — усмехнулся Ангел.

— Почему? — не понял Алексей.

— И я не знаю, — оживилась Добрина, словно поощряя этим Ангела.

— Решил габровец переночевать в гостинице. «Сколько, — спрашивает, — стоит комната?» «На первом этаже, — отвечают ему, — десять левов, на втором — восемь, на третьем — шесть, на четвертом — четыре». Габровец подумал-подумал и собрался уходить. «Как, неужели вы считаете, что цены высокие?» — спросили его. «Нет, — ответил он, — гостиница низкая».

Добрина усмехнулась, но по ее взгляду Алексей понял, что рассмешил ее не анекдот, который она наверняка знала, а нечто другое, какой-то тайный, спрятанный в шутке смысл, словно она радовалась и любовалась находчивостью остроумного народа и очень хотела, чтобы в глубину и мудрость житейского юмора проник и Алексей.

— А вот еще про отцовский совет, — проговорила она, весело посмотрев на Алексея. — Приехал как-то габровец в Софию навестить своего сына, студента. А тот спешит похвалиться: «Папа, я сегодня заработал две стотинки!» «Молодец, сынок! — одобрил отец. — А как же это ты ухитрился?» «Утром, — отвечает сын, — я не стал садиться в трамвай, а бежал за ним до самого института». «Вот глупый! — возмутился отец. — Не мог уж бежать за такси? Барыш-то был бы больше!»