Юрий Шевченко - Эворон

К концу навигации, когда бухту Нагаева навещали только ледоколы, для него наступали времена голодные и он отправлялся на свой промысел с попутными автопоездами вверх по зимней колымской трассе, делая привалы где можно. Шоферы — самая популярная профессия на Чукотке. Трасса в тысячах автомобильных огней. Машины везли лес и продукты, тракторы и горючее, буровые станки и кирпич, доставляли почту и новости. Захватывали и бородатого человека в телогрейке и оленьей шапке.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ольге Николаевне повезло, он оказался на месте, на улице Портовой, связанный на этот раз подпиской и предупреждением: «Или устраивайся в двадцать четыре часа, сукин сын, или посадим за тунеядство».

Она ужаснулась, увидев добровольную камеру — сырую конуру с занавешенным газетой окном, с консервными банками на столе, набитыми окурками, вдохнув застарелую вонь. Еще больше ужаснулась, разглядев и не узнав в бородатом, с воспаленными глазами и прыгающими губами мужике своего Гришу.

Место Мирского в комнате, на нарах, теперь занимал другой товарищ по вольной жизни, по случайности его дома не было, ушел разжиться пустыми бутылками.

Первыми заревели Наташа и Юлька. Потом заплакал и он — сел к столу и опустил голову, ничего не сказав для встречи.

Она стала раздевать девочек, поискала глазами — куда положить шубки, не нашла, бросила поверх чемодана. Смела липкий хлам со стола. Он теперь глядел на нее неотрывно, сквозь пелену слез.

— Где у тебя вода? Ведро?

Он встрепенулся, побежал в коридор, вернулся со ржавым ведром, показал, сморщив лицо, его дырявое днище. Снова убежал — перехватил на улице, на морозе, замеченного в окно сожителя, вытряхнул у него из кармана рубль сорок, все что было. Начали в четыре руки убирать комнату; привлеченная шумом, пришла хозяйка дома, сказала, поведя носом: «Вот вы какая красавица!» и «Ай да Гришка!», закурила папироску и велела Ольге Николаевне идти за ней — даст чистое одеяло для детей.

— Только на сегодня, — сказала Ольга Николаевна, — завтра мы уезжаем.

— Да, да! — закивал Гриша. — Мы с Оленькой уже решили…

— Где у вас магазин? — спросила она. — Молоко бывает?

— Я сбегаю, — ответил он. — Ты пока тут…

Обернулся к Наташе, присел возле нее и Юльки, на пол у нар.

— Сходим вместе, доченька?

Наташа замотала головой, вскочила и подбежала к матери. Юлька снова заревела.

— Немедленно перестань! — сказала ей Ольга Николаевна.

— Я сейчас, — сказал он. — Молоко, что еще?

Днем, накормив и уложив девочек, они сидели рядом, и он, уже воодушевившись, докладывал ей, прикрывая ладонью недавно полученную брешь в передних зубах, что пришлось ему пережить здесь за три сумасшедших года, по каким мытарствам пройти. Она волновалась, совсем как всегдашние слушатели, гладила его по руке. За окном круто вздымалась белая грозная сопка, быстро темнело, в три часа дня зажглись фонари на улице Портовой.

Денег, привезенных ею, на обратную дорогу не хватало.

Она послала его со своими сережками и обручальным кольцом в скупочный магазин.

Он взял и паспорта, чтобы не терять ни минуты времени, прямо из скупки побежал в агентство «Аэрофлота», приобрел два взрослых и два детских на утренний рейс через Хабаровск и Красноярск — прямого не было.

Когда вернулся домой, она дремала на его нарах, боком примостившись рядом с девочками, слабая улыбка блуждала по ее лицу. «Сморило, — подумал он. — И разница во времени. Тоже не пустяк. Хлебнули они из-за меня…» Он аккуратно положил билеты и документы на стол, погасил свет и, не разуваясь, прилег на соседние нары. Стал ждать рассвета.

Часов в девять вечера почувствовал — невмоготу. Выпить требовалось еще с утра. Не зажигая лампы, в свете уличного фонаря отсчитал на столе из сдачи пятерку. Подумав, вернул рубль назад. Оправил хозяйское байковое одеяло, соскользнувшее с Олиного плеча, в сенях накинул телогрейку.

Водки достал в пельменной, хотя в меню всегда значилось только вино — имелась здесь своя официантка Тося. Согревшись, подсел к гидрологам из Анадыря, они угостили пивом. За соседним столиком кипела речь о заполярном Билибино, где намечалось строительство атомной электростанции, он подрассказал трем молодым инженерам-энергетикам, нынче выезжающим на северную стройку, о тамошних исхоженных им местах. Инженеры выставили «Солнцедар».

Два часа спустя он покачивался в кабине грузового автофургона, шедшего по колымской трассе уже далеко от Магадана маршрутом в заполярное Билибино.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

В аэропорту на втором этаже был детский кинотеатр. Горошек свел Наташу и Юлю на доктора Айболита, усадил, а сам вернулся в зал ожидания.

— Я сейчас же назад, Ольга Николаевна. Спросить только хотел…

— О чем, Федя? Не потеряются они там?

— Кто вас ждет на западе, в Старом Осколе?

— Ждет? Никто… Семнадцать квадратных метров…

— Так зачем туда ехать?

— А куда же мне деваться?

Тогда Федя убежденно сказал:

— К нам, в Эворон! Работа будет, хотя бы в клубе, или в детском саду, только что построили. Я верно говорю. И общежитие будет на первое время, наш бригадир постарается, он — человек. А потом квартира. На людях вам надо жить! В Осколе что? Одни воспоминания. Я побегу теперь в кино, вы ничего не говорите. После кино. Вы подумайте, ладно?

Она еще дома смутно чувствовала, что поездка на Дальний Восток, за Гришей — сплошное сумасшествие. Сорвалась, как в угаре, ни с кем не посоветовалась, девчонок потащила. Одним сумасшествием меньше, одним — больше…

Она разрешила поменять билеты.

А утром, наконец, выпустили вертолеты.

На складе СУ-1 Ольге Николаевне выдали такой же, как у Феди, овчинный тулуп и валенки. Посадили на пробу учетчицей в вагончик на участке неверовской бригады. Вечерами, когда она приводит Юлю из садика, Горошек торопится к ним в гости. И в маленькой угловой комнате Ольги Николаевны во втором женском общежитии стройки становится совсем тесно. Он забирается в угол со своей гитарой, тихонько перебирает струны, а чаще — помалкивает, глядит, как закутанная в шаль Ольга Николаевна гладит или кипятит молоко на электроплитке. Девочки не дают ей передохнуть, и вскоре они как бы забывают о Горошке. Только Ольга Николаевна изредка улыбается ему чуть-чуть.

Почти одновременно с возвращением Горошка, в первых числах февраля, случились в Эвороне два примечательных события.

Сначала к начальнику стройки Соболеву (приближенные люди Дмитрия Илларионовича уверены были, да и он сам не раз говорил, что ни родных, ни близких у него на земле не осталось, бобыль) приехала с запада мать. Впрочем, о том, что она мать, знал, кажется, один Толька Бобриков — по чистой случайности. Для остальных в поселке и в управлении осталась она ненадолго в памяти маленькой сухонькой старушкой в затрапезной бархатной шубейке, бог знает зачем появившаяся на молодежной стройке.