Юрий Мушкетик - Белая тень. Жестокое милосердие

…Борозна тогда ушел и пришел только через три дня. Когда в ее сердце уже остыло то горячее стремление. Когда она снова тяжело переживала неудачу Дмитрия Ивановича и свою собственную и эта неудача в тот миг была ей чрезвычайно горька. Да и подошел он не так, как должен был бы подойти. Тяжелый, нахмуренный, стоял напротив нее, сцепив руки, говорил слова искренние, но как-то так, словно требовал от нее решения логической задачи.

— Неля, ты можешь найти силы поверить мне? То есть понять, что я тем письмом больше бы потерял, чем нашел?

Он как бы переводил разговор на ниву логических выводов, а они все были не в его пользу.

Неля покачала головой, и он ушел. А ей снова стало жаль его, но чувство это было такое, что она мгновенно рассердилась на себя и дала слово больше никогда не разговаривать с Борозной.

В голубом летнем павильоне напротив института продавали теплый напиток «Саяны», лимонное печенье, сигареты «BT» и фруктовое мороженое. Его подавали на пластмассовых тарелочках, а ели под полотняным тентом, натянутым на металлических стояках.

Под тем тентом в среду, в обеденный перерыв, и собрались Дмитрий Иванович, Ирина Михайловна, Светлана Кузьминична и Степан Степанович. Они демонстрировали перед всем институтом дружеские отношения, приязнь и доверие семейств Марченков и Хоролов, гармонию и взаимопонимание, которые должны были развеять всякие подозрения и наветы. Идея эта принадлежала Светлане Кузьминичне, и проводила она ее неуклонно и ревностно. Она надеялась таким способом спасти хотя бы осколки того, что с такой тщательностью лепила в течение ряда лет. Для одних все эти россказни и намеки Одинца были предметом зубоскальства, другие утешались, что даже в таких благополучных семьях не все хорошо, а те, что не верили и возмущались, считали все это клеветой, доказать же это не могли. Такое доказать невозможно. Огласку история с их поездкой в лес приобрела большую. Так уж оно ведется: если бы это случилось с кем-либо другим, каким-нибудь обыкновенным человеком, все бы только посмеялись, но тут указывали пальцем на «чистенького», «морального», и это вызывало чрезмерный интерес.

Для Дмитрия Ивановича оставалось загадкой, каким образом удалось Светлане Кузьминичне привести сюда Ирину, но она пришла, сидела устало, сосредоточенно и напряженно отковыривала маленькой пластмассовой ложечкой ломтики мороженого и клала в рот. Дмитрию Ивановичу стало жаль жену, он чувствовал свою вину перед него за эту фальшь, хотя и не мог ей рассказать всего, что произошло на самом деле. Он многого не рассказывал ей и казнился этим. Когда-то он рассказывал ей почти все, но эта его искренность и доверчивость накликали на него же немало подозрений, ревности и упреков. И он постепенно научился просеивать то, что случилось с ним или что он услышал от знакомых, прежде чем передать жене. Собственно, это была правда, только как бы в несколько ином освещении. Во всем, что касалось их жизни, он ее никогда не обманывал. Начиная с того, что не уверял ее в своей большой любви, как, кстати, и она его. Он не был особенно ласковым с нею, но и в этом тоже не было сознательной вины с его стороны. Он старался заменить это уравновешенностью и порядочностью. Правда, с годами Ирина все же приблизилась к нему, она жаждала ласки, но он не умел фальшивить. Может, здесь имело значение то, что в ней поздно проснулась женщина, а может, и то, что она не до конца приняла его концепцию жизни, которую он считал честной и справедливой. Пожалуй, он просто не сумел привить ей эту концепцию. Он не дал ей какой-то особенной, насыщенной жизни. Не дал, ибо она не брала сама. Он не смог раскрыть ей поэзию природы, да и просто красоту поэзии, которую сам любил. В чем-то они сошлись — не гнались за тряпками, не любили выпивок-гулянок, не тянулись за теми, кому удалось урвать более лакомый кусок, и не завидовали тому куску… Сегодня он был особенно благодарен жене за то, что она пришла. Не потому, что его волновало это «мероприятие» Светланы Хорол, а потому, что Ирина сделала это ради него, и он знал, чего ей это стоило.

Сам он чувствовал себя дураком, чувствовал себя так, будто его раздели и выставили на всеобщее обозрение. И это его ощущение не было надуманным, безосновательным. На них действительно смотрели четыре ряда широких окон, за каждым из которых работало по меньшей мере по три человека. Сладкое фруктовое мороженое казалось Дмитрию Ивановичу кислым и невкусным. Он нехотя ковырял ложечкой, пил теплую воду, избегая смотреть на институтский двор, и страшно сожалел, что поддался на их уговоры.

Неуверенно чувствовала себя и Светлана Кузьминична. Она без умолку говорила, смеялась, но смех ее был нервный, неестественный. Только Степан Степанович, казалось, ничего не замечал. Налег грудью на столик и глотал мороженое, как толченую картошку, — уже третью порцию. А может, его и впрямь все это мало трогало. Он давно сдался во всем на милость победителя — жены. Молодость провел беспутно, попытался вести такую жизнь и после женитьбы, попался на измене, струсил, Светлана Кузьминична его прижала, сумела взять в руки, трясла, как грушу, вытряхивала лень, не допускала, сколько могла, до рюмки и кинга, в который он играл на деньги. Он полностью зависел от нее — квартира и машина были записаны на нее, зарплату она получала вдвое больше, она оставила ему только несколько отдушин — папиросы, футбол, рыбалку. Он с тем смирился, а вот она смириться с таким своим замужеством не могла. Жалела, что так дешево и неудачно отдала свою красоту, молодость, сердилась на то, что не могла отплатить мужу тем же — кинуться в блуд. Сейчас она отчаянно металась, пыталась удержать то, что трещало, ломалось, потому что это ломалось прежде всего ее благосостояние, ее надежда и все то, чем она по-настоящему жила.

— Хотите, я расскажу вам анекдот, — сказала Светлана Кузьминична. — Очень смешной. Женщина выбирает в магазине метлу. Выбирает час, два, перебрала все, наконец подходит к продавцу, а он ее спрашивает: «Вам завернуть метлу или полетите сейчас?»

Степан Степанович хмыкнул, хотя, наверное, и не понял анекдота. Ирина Михайловна улыбнулась глазами, Дмитрий Иванович расхохотался. И не столько от анекдота, хотя он и в самом деле был остроумный, сколько вдруг припомнившимся строкам из дневника Чехова: «Гимназист угощает даму обедом в ресторане. Денег у него 1 рубль 20 копеек. Счет 4 рубля 30 копеек. С дамой разговор об Абиссинии». Бессмертный Чехов! В лаборатории все валится и летит в пропасть. Позавчера им наполовину срезали смету на будущий год. Это означает: они до сегодня орудовали топором и пилой, а теперь надо отказаться еще и от пилы. А они едят мороженое и рассказывают анекдоты. Разговаривают об Абиссинии!