Юрий Мушкетик - Вернись в дом свой

Ирина подошла к столу Ирши, протянула было руку к журналу, но он торопливо прикрыл страницу ладонью. Она по инерции еще протягивала руку, но Ирша журнала не выпускал, и Ирина почувствовала, коснувшись его пальцев, как они дрогнули, и тут же отдернула руку, словно обожглась. Посмотрела на Сергея, увидела, что его щеки полыхают стыдливым румянцем, и еще раз, уже с благодарностью, посмотрела на него. Ее глаза излучали какой-то особый свет, напоминавший весеннее солнце. В них были нежность и умиление, которое испытывает человек, глядя на славного, воспитанного ребенка.

Клаве почему-то этот взгляд не понравился, она иронически пожала полными плечами. Ее пышные формы не могла скрыть никакая одежда, полнота шла к ней, делала ее женственной, жесты у нее были особенные и тоже шли к ней — плавные, немного ленивые жесты опытной, уверенной в своей привлекательности женщины.

— Вкусно целуются, — сказала она. — Вот у нас такое не печатают.

— И хорошо делают, — сдержанно заметила Ирина.

— Ты, Ирка, такая правильная, что просто тошно.

— Положение обязывает, — поддержал ее Рубан, вернувшийся из коридора. — Одним словом, жена начальника.

Рубан оседлал своего любимого конька. Если он с утра не отругает «начальников» и «начальничков», ему и день не в день. Посылают отдел на картошку, где-то перекрыли улицу, несвоевременно выдали зарплату — виноваты «начальники», все чохом. Ирина часто вступала с ним в спор и, случалось, спорила до хрипоты, до злых слез. Если дело доходило до ссоры, Сергей обрывал их или с озабоченным видом выходил в соседнюю комнату. Клава всегда в таких случаях соблюдала нейтралитет, хотя в душе была на стороне Рубана.

Склонившись над столом, Рубан водил пером медленно, старательно. Через час подошел к Ирше.

— На, начальничек, — протянул несколько листков, вырванных из ученической тетрадки. — Прочти, чтобы не говорил потом, что действую через твою голову. Если не умеешь позаботиться о подчиненных, буду хлопотать сам.

Ирша прочел, отодвинул листки на край стола.

— Кто же пишет заявление на шести страницах! Том более по жилищному вопросу. Нужно кратко, сжато, самую суть.

— А здесь и есть самая суть: сколько соседей, какие условия, метраж, один клозет на восемнадцать душ.

— Об этом сказано в акте обследования.

— Хорошо советовать со стороны. Посмотрим, как ты себе будешь просить.

Ирша, хотя работал в институте третий год, себе ничего не просил. За Рубана хлопотал. Ходил к институтскому руководству трижды: раз — по собственной инициативе, дважды — заставлял Рубан. Ирше обещали, но Рубан не верил и теперь шел сам. Он занимал крохотную комнату в многонаселенной коммунальной квартире, и ему, инвалиду, все в отделе сочувствовали.

Рубана не было больше часа. Неожиданно зазвонил телефон, Ирша снял трубку, однако долго не мог ничего понять: в трубке кто-то кричал, отчитывая его.

— Кто это? — Ирше наконец удалось вставить слово, крикнул громко, опасаясь, что и на этот раз его разыгрывают.

— Майдан! — ответили в трубке. — Распустили своих подчиненных. Ходят, палками в зубы тычут…

Ирша видел, что за ним наблюдают Ирина и Клава, слышавшие весь разговор, смутился и одновременно рассердился.

— Кто ходит? — отвернувшись к стене, спросил он.

— Ваш Рубан! Приберите его наконец к рукам… Вы же все-таки… начальничек!

Ирше показалось, что Ирина взглянула на него с презрением. И больно укололо это рубановское «начальничек», вывело из себя.

— Вы правы, — тихо и твердо сказал он. — Я маленький начальник, — и испугался звона металла, прозвучавшего в собственном голосе. — А вы большой…

На другом конце провода его не дослушали. В трубке щелкнуло, и раздались частые гудки; осторожно, будто живую, Ирша положил трубку на рычажки. Видно, Рубан все-таки допек спокойного и, в общем, доброго Майдана.

Минут через десять проскрипел протезом Рубан: брови нахмурены так, что и глаз не видно, голову пригнул, словно собрался бодаться.

— Что случилось? — спросила Ирина.

— Ничего особенного. — Рубан потерял сигареты и теперь, открыв шкаф, достал оттуда целый блок, потом принялся искать мундштук. — Я положил ему на край стола заявление, а он поднялся и сует мне лапу: «Хорошо, товарищ Рубан, разберемся, товарищ Рубан, прочитаем, товарищ Рубан». Как, говорю, прочитаете? Я за дверь, а вы мое заявление отфутболите другим, помельче вас, бюрократам? Читайте сейчас! Ну, а стол у него, сами знаете, как манеж, хоть коней выводи. Я и подсунул заявление рукой… А в руке был костыль.

— И ткнул в зубы? — поинтересовалась Клава.

— Он слишком низко наклонился… — Только теперь заметил, что та готова рассмеяться. — А, иди ты.. — Рубан юмора не воспринимал, хотя сам любил «подкусить» других, не упускал случая. — Как думаешь, даст квартиру?

— Не даст, — отрезала Клава. — И я бы на его месте не дала.

— Тебе хорошо, — Рубан наконец нащупал под газетой мундштук. — Нашла дурака, выперла его из квартиры, а теперь водишь хахалей в изолированную.

— Бросай свой курятник, иди ко мне в примаки, — сверкнула белозубой улыбкой Клава. — Если, конечно, не боишься.

На эту провокацию Рубан не поддался, поковылял в коридор. На мгновение задержался на пороге — упрямо склоненная голова, длинная, слегка сутулая спина, хотел что-то сказать — не сказал, хлопнул дверью.

На следующий день в обеденный перерыв к ним в комнату заглянул Тищенко. Он наведывался сюда часто. Ирина же в его кабинет предпочитала не заходить и старалась говорить с ним в институте только о делах, обращаясь официально: «Василий Васильевич». Получалось немного смешно, и люди улыбались. Тищенко в комнате у них чувствовал себя как дома, мог заглянуть к любому в чертежи, ввязаться в спор, да так азартно, что и не разберешь, кто тут главный инженер, а кто — подчиненный. Ему нравилось спорить, Ирина подозревала, что в минуты общей раскованности, когда люди свободно высказывали свое мнение, он проверял некоторые свои мысли.

Клава с Ириной на этот раз пили чай, Ирша и Вечирко за столом Рубана заканчивали партию в шахматы, вокруг толпились сотрудники отдела. Вечирко остался почти без фигур, но не сдавался. Тищенко подошел к шахматистам:

— Можно сыграть с победителем?

Вечирко поспешно встал, уступая место, и посмотрел на Тищенко почти с благодарностью.

— А не боитесь? — пошутил кто-то из инженеров. — Ведь у нас проигравшие под стол лазят.

— Я под стол не подлезу, — легко отпарировал Василий Васильевич. — Или, может, не хотите? — обратился к Ирше.

Тот сидел и улыбался уголками губ.

— Ты, Сергей, не поддавайся, — отхлебнула из чашки Клава. — Поддержи престиж мастерской.

Все знали, что главный инженер — чуть ли не первый шахматист института. Как играет Ирша, толком не знали, редко видели его за шахматами, хотя догадывались, что противник у Тищенко сильный. Ирину тоже захватила игра, она допила чай, подошла к столу и остановилась за спиной Тищенко. Василий Васильевич играл азартно, лихо, шумно переживал свои удачи и ошибки. Когда ему удалось выиграть слона, он даже поцеловал фигурку в донышко и озорно воскликнул: «Ну, все, сдавайтесь!» — но тут же ему пришлось отдать собственного слона да еще и пешку в придачу. Он несколько раз уверенно заявлял: «Выиграл!» — и даже чуть было не смешал фигуры: «Проиграл, проиграл», — однако через минуту снова потирал руки: «Э-э, нет, мы еще поборемся». Было немного неловко наблюдать, как волнуется этот большой, сильный человек, со стороны даже могло показаться, что все это поза и переживания его искусственны, но так не думали — знали своего главного хорошо. «Хожу дамкой», — объявлял он и переставлял ферзя.