Юрий Мушкетик - Вернись в дом свой

А Ирина взглянула на себя со стороны, представила всю картину — он, она и Ирша — и увидела во всем этом не только трагическое, но и что-то шутовское, лживое, и рот ее свела судорога. Тищенко в эту минуту перевел взгляд на Сергея.

— Сама знаешь, что нет, — сказал обезоруживающе мягко и как-то беззащитно. И именно эта беззащитность пронзила сердце, толкнула Ирину к обрыву, она балансировала на краю пропасти и только этим спасалась.

— А может, было бы лучше, если бы бил. Может, тогда бы…

— Ну что ты! Сергей, ты слышишь?

Ирша хмуро смотрел на обоих.

— Женщину бить нельзя. Как и птицу. — Василий Васильевич засмеялся — своему счастью, удачно сказанной фразе, даже удивился: она была рождена любовью, раньше бы он так не сумел.

— Жизнь — это не только поэзия, но и борщ. Поэзия проходит… — все так же хмуро сказал Ирша и пристально посмотрел на Тищенко.

Ирине показалось, что в этот момент он его ненавидит, ненавидит как своего соперника, он не раз говорил ей об этом, мол, стоит ему представить, как она возвращается в свой дом, к мужу… Она подумала: сейчас нужно спасать Сергея, он может выдать себя, и сразу успокоилась, нашла силы сосредоточиться, приготовилась в любой момент прийти ему на помощь.

— Поэзию нужно искать в себе, — сказал Тищенко. — Ладно, давайте обедать. — Он начал ставить к столу стулья, в беспорядке сдвинутые в угол. Тяжелые, старомодные стулья брал одной рукой и переставлял как игрушечные. Широкоплечий, неповоротливый с виду, он был сильный и ловкий, оживленно-веселый даже сейчас. — У меня есть план…

— Простите, Василий Васильевич, — решительно обернулся от окна Ирша, — никакой план теперь не поможет. И вы напрасно сказали, что курировали проект. Когда я его заканчивал, вас не было, вы были в Югославии. И те исправления, о которых вы говорили… просто вы исправили мою очевидную глупость.

Тищенко встал рядом с Сергеем, задумался. Он умел сосредоточиваться, когда что-то не выходило, когда никто не мог найти правильного решения, тогда его мысль становилась острой и будто ввинчивалась в пласты чужих сомнений. Лучше всего ему думалось во время ходьбы. Он и сейчас, заложив руки за спину, неторопливо принялся ходить по комнате. Когда приближался к буфету, тонко звенели — стояли вплотную — фужеры на высоких ножках, когда подходил к окну, звон затихал. На какой-то миг снова задержался около окна.

На взгорье стояли уютные домики, и участки один от другого были отгорожены высокими заборами. Там разрослись густые сады, огороды, хозяева старались друг перед другом, и не последнюю роль в этом азартном соревновании играли цены на базаре. Именно тут, на окраине, появились первые телевизоры с маленьким экранчиком, и телерадиокомбайны, и «Победы», а потом уже и «Волги». Дом, в котором жили Тищенки, был горсоветовский, но и к нему прилегала небольшая деляночка, и шесть квартиросъемщиков тоже разбили ее на клетки. Сажали лук, редиску, картофель, клубнику. Участок Тищенко не был вскопан. Василий Васильевич собирался посадить здесь клены, да все не доходили руки. Вот и сейчас, уже прошла весна, он даже выкопал ямки, но они стояли пустые, возле них возвышались унылые холмики, земля уже осела и подсохла. И в эту минуту он загадал: если и в этот год не посадит клены, в его жизни что-то не исполнится заветное. А поэтому тут же решил: послезавтра, в воскресенье, поедет на трамвае в Пущу-Водицу и накопает саженцев. Довольный, отошел от окна.

— Во-первых, главная причина не в песке. И вообще проектант тут ни при чем.

— А в чем же? — почти одновременно спросили Ирина и Сергей.

— Ниже, в суглинке — прослойка лёсса. Не случайно все произошло весной. Он вобрал в себя воду. Геологи схалтурили. Двенадцать километров отсюда — Зосивская станция, там тоже лёсс, и геологи это приняли в расчет. Я смотрел документацию.

— Почему же ты не сказал на совете? — удивленно спросила Ирина.

— Это пока лишь догадка. И догадался я только сейчас. А тогда… просто не подумал. А мог бы. Нужно было подсказать, чтобы перепроверили техническое заключение. Моей вины здесь немало.

— И ты поэтому?.. — опять спросила Ирина.

— Отнюдь, — почему-то стал раздражаться Василий Васильевич. — Зачем я буду вкладывать в руки дубинку, которой меня же и огреют по шее? Нашли дурака… Нужно сначала самому убедиться… — Он поморщился от досады, поправил на столе скатерть. — Иринка, я все-таки хочу есть…

Ирина неохотно пошла на кухню, а он положил руку на плечо Ирше и продолжил, углубленный в свои мысли:

— Досадно, конечно. И надо же такому несчастью случиться! — Вдруг тряхнул кудлатой головой, легонько подтолкнул Сергея. — Ну, не вешай носа, не кисни. Не последнее ведь зерно мелешь из своего закрома. Так у нас говаривали на селе.

— Я и вправду последнее смолол! — вздохнул Ирша.

— Ты еще только из короба засыпал, а главное твое зерно в мешках стоит. Отборное зерно. Верь мне, я талантливого инженера за сто километров чую… А теперь о другом. Ты давно не был в Колодязях?

— Давно, — признался Сергей и покраснел. Он краснел часто, румянец вспыхивал на щеках, как у девушки. — Да у меня там… Мать уехала к моей сестре в Белоруссию. Только две тетки.

— Все равно земляков нужно навещать. Демобилизовался и вышел на пенсию Семен Кущ, он в отряде был начальником штаба. Думаю, подтвердит кое-что о твоем отце. Подтвердят и другие. Все же село знает.

— Василий Васильевич… вы мне… Я без вас… — Слезы подступили к глазам Сергея, минуту он сдерживался, а потом отвернулся.

Тищенко тоже расчувствовался, сказал грубовато:

— Не раскисай. Да… Нам еще хватит мороки с этими… «вычурностями»: шарахаемся из стороны в сторону. Глупость, разумеется, но как вода: не ухватишь, проходит сквозь пальцы. На чью мельницу станешь воду лить, та и будет вертеться. А это уже камушек в мой огород. Проект поддержал я. Ну да мы тоже не лыком шиты. Подготовимся поосновательней… И, кажется мне, ветер начинает меняться…

Из кухни вернулась Ирина. Солнце уже зашло, и в комнате сразу, как это бывает летом, стемнело. Ирина в сумерках ставила на стол хлеб, колбасу, консервы «крабы», которыми были забиты полки магазинов и которые почти никто не покупал. Она хотела включить свет, но Тищенко удержал ее руку.

— Не надо, потом.

Ирша стоял возле книжного шкафа и вытирал платком глаза. Тищенко качнул пальцем розовый абажур над головой, сказал:

— Пойду приготовлю кофе. Я сейчас.

Когда Василий вышел из комнаты, Ирина бросилась к Ирше.

— Что он сказал тебе? Я знаю, он цепкий и умный. Такой — и паникует и кричит, но сокрушает. Может, все, кто из села, такие? Ты тоже. И как это все — в одном человеке! А я… Подло.

— У меня здесь — жжет огнем. — Ирша положил руку на горло. — Ты сказала правду: мы эту доброту… Я вспомнил тот вечер, ту метель… Вот уже полгода… Прихожу на работу — думаю. И проклинаю все. Это я только перед тообй держусь…