Юрий Мушкетик - Вернись в дом свой

У него в мыслях вертелось сразу два ответа: «Мне это приятно» и «Мне это неприятно». Он не мог решиться ни на один из них, сказал притворно безразлично:

— Как хотите… Изучайте, если времени не жалко.

— И то правда, — вздохнула Клава. — Зачем мне все это? — И опять неожиданно прищурила серые лукавые глаза. — А может, хочу передать свои знания кому-нибудь другому.

— Кому? — и пожалел о своей поспешности.

— Мало ли кому… Между прочим, из Киева приехала одна особа. Побежала на стройку — такая торопыга. Привезла наконец бумаги.

Он принялся сметать с самодельного стола крошки, обертки от вафель. От волнения сел и, сложив руки, зажал их между коленями, но тут же вскочил.

В избушку вбежала Ирина. Раскраснелась с холода, в белой меховой шапочке, в кожаном пальто с меховым воротником, красных сапожках-румынках. Видно было, что чувствовала она себя великолепно, нравилась ей ее миссия, и место это нравилось, и горел, согревая, какой-то огонек в сердце. Говорила весело, даже с какой-то отчаянной лихостью, но когда к ней подошел Ирша и стал снимать мокрое пальто, растерялась, быстро и неловко склонилась к портфелю.

— Вот привезла… Утвердили все… Радуйтесь.

— Спасибо… Хотя… радоваться особенно нечему. Видите, какая погода.

— Завтра будет мороз. И снег, — твердо сказала Ирина.

— Ты тоже привезла их в портфеле? — усмехнулась Клава.

— Просто нужно слушать прогноз. Идет циклон, в Киеве уже минус восемь. Все лето мечтала покататься на лыжах. О, у вас тоже лыжи, — заметила в углу возле порога лыжи на распорках. — Завтра и пойдем… Правда, Клава?

— Я на лыжах? — Она повела крутыми бедрами. — Не умею.

— Э, нет, — запротестовала Ирина. — Я без тебя ни шагу.

— Что мы спорим? Ведь дождь… До утра смоет и этот снег.

— Сергей, вы нелюбезный хозяин, никакого внимания дамам, они же скучают, — сказала Ирина, видя, что Ирша, рассматривая чертежи, забыл обо всем на свете.

— Кто здесь вносил поправки?

— Вам не нравится? — Ирина насторожилась.

— Наоборот. Гениальные! Мысль моя, но… Ее повернули как-то так… Кто же?

— Василий Васильевич. Но он решил оставить все на ваше усмотрение. И хватит о проекте. У вас же женщины в гостях…

Ее будто поднимали сильные крылья и несли над широкой синей рекой, было легко, хотелось смеяться, шутить, и Клава сейчас казалась хорошей и доброй — расцеловать бы ее. Но та почему-то стала задумчивой и грустной.

— Дамам пора отправляться восвояси.

— Я вас угощу чаем, — спохватился Ирша.

— А что у тебя к чаю? — усмехнулась Клава. — Сухари и цитаты из справочника Келлера?

— Я сбегаю…

— Сиди уж! Тебе сейчас не до нас. Мы пойдем, а он, Ирина, будет лелеять свое великое творение, перед которым померкнут Вавилон, Парфенон, Колосс Родосский, вместе взятые. Ему хватит пищи духовной, а нам, сирым и убогим, подавай отварную картошку.

Клава вышла, а Ирина, укладывая портфель, задержалась на минуту. Ее внимание привлекла мастерски вырезанная из дерева фигурка, стоявшая на подоконнике. Человечек был в очках и напоминал кого-то очень знакомого.

— Господи, так он же на меня похож! — воскликнула она, вдруг озаренная догадкой.

— Да, чем-то напоминает, я и вырезал его для вас. Хотел привезти в Киев, — сказал, запинаясь, Ирша.

Она, собиравшаяся было открыть дверь, вдруг замерла, горячая волна обдала сердце и мгновенно отхлынула, оставив после себя холод и страх.

— Можно, я возьму его?

И спрятала фигурку в карман, а потом вечером несколько раз вынимала потихоньку и смеялась. И снова ей было хорошо и легко на душе. Милый, смешной человечек, он, конечно, не походил на нее, разве только очки, да еще, пожалуй, ироническая усмешка, но мастерили его с мыслью о ней, Ирине, и думали, видно по всему, хорошо, иначе разве получился бы такой забавный!

Клава жила в маленькой гостинице в центре поселка, рядом проходила дорога. Когда-то Кремянное было обычным селом, потом стало районным центром, теперь район ликвидировали, и оно снова стало селом, но называлось уже поселком. От района остались двухэтажный Дворец культуры, универмаг и эта гостиница. В длинном, узком номере, кроме Клавы, жили еще две женщины, там же поставили раскладушку и для Ирины. По-видимому, у Клавы на столовую не хватало денег, она питалась в номере; втайне от обслуживающего персонала варила под столом на электроплитке: так частенько питаются актеры провинциальных театров, выезжая на гастроли. Что ж, ей можно посочувствовать: на руках ребенок и мать, получавшая из-за болезни маленькую пенсию.

Они сварили картошку, поджарили сала, ели картошку с квашеной капустой и солеными огурцами, аппетитно похрустывавшими на зубах. Огурцы и капуста с базара, да и картошка и сало тоже. Соседки отправились в кино, и им никто не мешал. Ирина пересказывала киевские новости, Клава злословила насчет здешней жизни: кто за кем волочится, кто из их мастерской приударяет за местными молодицами и кому из них уже намяли за это бока.

— Голодной куме все крупа на уме, так и у тебя, Клава. Хлебом не корми, дай язык почесать: кто с ком. Всё косточки другим перемываешь. Зачем ты мне это рассказываешь?

— Разве не понятно? Люблю забавные истории. — Она посмотрела в окно и сказала с удивлением: — А дождь и в самом деле перестал. И вроде бы морозцем потянуло.

На следующий день они на лыжах не пошли, но в субботу Ирина все-таки вытащила Клаву из гостиницы. Клава насмешливо и смущенно осматривала себя, боялась сдвинуться с места.

— Я только в школе, в четвертом или в пятом классе… Бывало, физрук вынесет палки…

Ирина в синем спортивном костюме, белой шерстяной шапочке кружила вокруг нее, как синий мотылек. Легко побежала впереди, едва касаясь палками снега. Утро было морозным, тихим. Выпавший за ночь пушистый снег припорошил старый, покрытый наледью, и лыжи скользили легко, будто шли сами. Там, где снегу намело много, он проседал под тяжестью лыжника, будто бы охал, и тогда радостно, чуть испуганно обмирало сердце. Клава в эти минуты озорно взвизгивала, однако шла, хоть медленно, а упорно. Около речки к ним присоединился Ирша. За неимением спортивного костюма он надел старенький свитер, к тому же женский, о чем, возможно, и не подозревал (на этот раз Клава не решилась злословить, прикусила язычок), синие суконные брюки заправил в белые, домашней вязки носки. Может, их вязала мама? Так и подумала Ирина — «мама», и тихое тепло разлилось в ее груди.

Впереди начинался крутой спуск в ложбину. Ирина вихрем метнулась с крутизны, Ирша съехал по отлогому склону справа, Клава же, просто сняв лыжи, сошла вниз. Речку они пересекли по молодому льду. Пойму осушили, и она, как почти все современные речушки, успокаивалась на зиму в тесной канаве; в некоторых местах прочно замерзла, а в иных еще жила, клокотала быстрым ручейком. А потом въехали в лес, Ирина легко взбежала меж высоких дубов на гору. Клава, снова сняв лыжи и взвалив их на плечо, взобралась своим ходом, Ирша поднялся «елочкой». Пока он всходил, Ирина еще раз рванулась вниз с высокой кручи, пронеслась меж кустов, вылетела на снежную, словно укрытую ватным одеялом поляну и круто затормозила. Ирша хотел было помчаться следом, однако сразу как-то не решился. В детстве катался на самодельных, — все ребята мастерили из досок от старых бочек, да и не было в их краю гор; в институте, правда, ходили в походы, так когда это было… А сейчас на него смотрели Ирина и Клава, Клава еще и подзуживала, и он, вспомнив все наставления, наклонился вперед, слегка присел и съехал с холма, правда, не по крутой Ирининой лыжне, а чуть левее, но съехал. Съехал и во второй, и в третий раз, совсем осмелев, рванулся между деревьями по склону обрыва, но почти у самого низа прямо перед ним вдруг будто вырос из-под снега куст, Ирша хотел отклониться влево, но поскользнулся и упал. Хорошо, что крепления были мягкие: одна лыжа встала торчком, другая застряла в зарослях, а сам он больно ударился о пень левым боком. Лежал на снегу, и лес красными полосами мелькал перед глазами. Казалось, неумелый художник разрисовывал его красными красками, смывал и закрашивал снова. А потом над ним склонилось испуганное лицо — глаза огромные, как блюдца, страх расширил зрачки. Может, поэтому уменьшилась боль и исчезли красные полосы, он улыбнулся: