Александр Зуев - Через сердце

Дымилась еще по берегам предутренними туманами река, с холоду рябью поеживалась, и не видать было, где хлопает. А хлопало близко.

И вдруг из мглы вынырнула востроносая лодка-моторка.

В один голос завопили Зимуй:

— Эй, на моторке! Держи-и лева-а! Дьяволы-ы! Куда едете, снасть у нас та-ма-а! Лева-а!

Со всех сил вопили. Чутко было, в берегах заоткликалось на сто голосов. Только не слышала моторка, прямо на срез шла.

— Ах ты, сука серая! — грозил старик моторке кулаком. — Ах ты…

Пушил, матерился на всю реку. Потом вдруг опустил руки.

Видел он, как заныряли один за другим на волне поплавки и больше не показывались уже. Потом рвануло из рук у старика веревку, махнул волосьями до самой воды, чуть из лодки не вылетел.

Стоял, белый весь, смотрел на моторку. А она бежала весело, как будто ничего и не было. Поблизку пробежала.

И видел Зимуй: стоит на носу железный козел о трех ногах, глазком вперед смотрит.

— Гляди, гляди, батя, пулемет на нас наставили! — тихо, как бы про себя, сказал Васька.

И видели еще: стоят на моторке люди, будто не в русской одеже и с ружьями все. Крикнул им вдогонку старик: «Стой!» — да не услыхали. Только помахали ручкой и засмеялись.

А моторка уж хлопала дальше. Убежала, только вонью обдало.

— Надо снасть искать, — сказал Васька.

Отец сидел, опустив веселко, все на воду смотрел. Только брови черные, клочкатые тесно сдвинулись. И подскочил вдруг, крик поднял:

— Вон те и рыбка плывет, вон те и семужка! Не зря, вишь, снасть закидывали!..

Оглянулся сын: по воде, кивая головками, плыли к ним три пустые бутылки.

Как будто весело говорил старик сыну:

— Вот те и добыча за труды! Вишь, сколь скоро да хорошо вышло!

Сам все бровями водил.

Мужики тут подъехали. Покидали багром туда-сюда, поискали снасть. Нашли половину у берега; другую, видать, водой унесло.

Мужики ругались, а старый Зимуй все пошучивал:

— Наехала власть на чужую снасть.

Только как на берег вышли, сказал он сыну:

— Новую-то снасть теперь, брат, не заведешь, нет!

Сощурил глаз, поглядел вокруг на елки и кулаком — семь пудов немоченый весит — вдаль помахал:

— Ужо, кабы да эти ваши насмешки наобратно вам не отсмеялися!..

А на другой день к ночи оба Зимуй с племяшом плыли вверх по Кулою. Берданки промысленные и заряды лежали у них спрятаны под соломой.

На оклик сказывался Зимуй:

— В Немнюг поехали, рыбу на хлеб променивать.

Ехали сами на Пинегу, оттуда на Двину, хотели в большевики выйти. А может быть, и на Вагу, к головорезным ваганам, — как там придется.

С Кулоя зашли на Сотку. Сотка — речка тихая, застойная. Долго шестом пихались в корявых хвощах, в резучей осоке, щук спугивали.

Вода в Сотке болотная, красная. Где мелко — шли берегом, карбасок за веревку вели. В глубоких плесах высматривали черных окуней — матерые окуни в ломе, в корягах живут. Глушил их Зимуй из берданки, всплывали красноперые окуни кверху зеленым брюхом. На остановках хлебали славную ушку с дымом.

Двое суток шли так. Прошли по наволочью — дедовским старинным путем — из реки в реку и приткнулись близко Пинега-города.

Лодку утопили в омуте, веревку вывели к приметному кусту. И пошли горой. Обошли стороной город и тропками глухими прямо в лес ударились.

Шли опять долго, путь по солнцу держали, ягодой кормились, у озер лесных костерки раскладывали, сухари в чаю мочили, ночевали в избах лесных. Большие леса прошли, как ниткой прошили.

И на третьи сутки вышли на высокий берег. То река великая — Двина.

Сидели долго в бору на круче, в обе стороны глядели. Не видать на реке ни дыма, ни паруса, ни лодочки — пустая, неработная плывет вода. Неладное что-то сотворилось на великой реке.

Только чайки одни сидят по песчаным косам, будто пена белеет по краям. И кричат чайки женскими тревожными голосами. Да бор шумит под ветром — по вершинам издали идет глубокий ропот.

И положил старый Зимуй идти вверх по реке: там должны быть свои, не минуется встреча. Пошли вверх узенькой тропкой, лапы еловые раздвигали, о корневища узловатые запинались. Прошли в одном месте лесосеку широкую. Только хотели в лес зайти, вдруг из-за бугра хлопнул выстрел, пуля под самыми ногами жуком зарылась в песок.

— Сто-ой! — заойкало со всех сторон по лесосеке.

Осердился старый Зимуй, заругался с досады на весь лес:

— Фу-ты, шаль! Чего палишь без спросу? Сболтало тебя, ишь!

Выскочили сразу из-за бугра два молодца, ружья направляют.

— Кто идет?

Крикнули ребята:

— Свои.

А Зимуй опять выбранился:

— Ишь ведь, какая вы невежа! Убить нас могли, дураки!

Подошли молодцы поближе, ружья опустили. Пожурил их Зимуй: молодяжки, службы не знают. Ты сначала спроси, потом пали.

Оправдывались ребята:

— Тут, брат, сурьезная война объявлена, не смотреть на вас было. Мы белую гвардию караулим. Думали, не она ли идет?

Закурили, поговорили, ознакомились.

— Ну, показывай главного командующего, — сказал важно Зимуй.

Остался один парень на бугре стоять, другой проводить пошел.

За горой, в излучине, увидели: пароходик белеет — бочком к берегу привалился. На мачте красный флажок трепыхается. По сходням туда-сюда люди бегают, дрова на пароход носят. Весь пароход по бортам дровами обложен.

— Вот и стоянка наша. Сегодня в рейс пойдем на низ, в разведку. Англичан не видали?

— Как не видать, видали.

— Да ну? Какие они есть?

— Какие? Обыкновенные! — сказал Зимуй.

Парень поежился:

— Говорят, идут. Близко ли, далеко ли — не знаем. Ну, пошли теперь в штаб.

Действительно, на дверке капитанской каюты бумажка: «Штаб». За дверью сердитые голоса спорят. И слыхать, чей-то тяжелый кулак по столу крепко стучит.

Вахтенный просунулся в дверь:

— Добровольные пришли.

— Обожди, говорю! — откликнулся из каюты хриплый голос.

И дверь захлопнулась. Стали Зимуй ждать. Долго сидели, пока не надоело. Пошел в каюту старик — хотелось ему скорей про англичан рассказать.

Густо накурено было в каюте — облаком поплыл из дверей дым. Там сидели трое. Замолчали все, как вошел Зимуй.

— Что скажешь?

Большой, кудластый уставил навстречу ему тяжелую голову — похожий на медведя в тесной берлоге. На широких щеках его огнисто горела рыжая щетина. Часто мигали маленькие бессонные глаза. И голос сиплый, с натугой, спросил опять:

— Что скажешь, дорогой? Давай скорее!

Не ко времени зашел Зимуй — сам видел: заняты люди делом. Лежит на столе большая карта, краями свесилась до самого полу. Седой важный человек прилежно клонил над картой стриженную ершиком голову, мерял спичкой зеленое поле. Усы у человека пышные, витками — прямо генерал.

Даже сробел Зимуй, запнулся на первом слове: