Александр Шевченко - Всюду жизнь

В общежитии соседи по комнате часто не давали сосредоточиться — то забивали «козла», то включали радио, то просто трепались, — тогда, перекусив после работы в столовой на берегу рядом с плотиной, Федор и Тимофей располагались на штабеле нагретых солнцем, пахнущих летним зноем сосновых досок, или уединялись в прорабском вагончике на плотине, или же находили свободную комнату в бытовках и занимались допоздна, пока отяжелевшая голова не валилась на стол, а иногда тут же на плотине под рев и грохот самосвалов-бетоновозов и скрежет крановых лебедок и ночевали, подложив под себя ватники, чтобы не тратить время на дорогу в общежитие.

Вдвоем занятия шли успешнее: Федор и Тимофей без всяких скидок подстегивали друг друга, но все же возникали у них вопросы, которые сами не могли разрешить, и они обращались за помощью к молодым сменным инженерам и прорабам, еще не забывшим, чему их учили в институтах. Вначале те посмеивались над одержимыми бетонщиками, но скоро убедились, что они толковые ребята, и стали с охотой помогать им.

Спустя год Тимофей поступил в Московский инженерно-строительный институт, а Федор остался и проработал еще год, чтобы одеться и скопить на первое время денег для себя и для матери: он не мог, как Тимофей, рассчитывать на помощь из дому.

Закончив первый курс, Тимофей вернулся в Дивногорск и целый месяц после работы занимался с Федором по всем экзаменационным предметам. После этого Федор убедился, что подготовлен хорошо, и улетел в Москву, уверенный, что поступит в институт.

Знакомство Федора со своей будущей профессией началось в первом же семестре на лекциях по курсу «Введение в специальность». Курс этот читали декан факультета и заведующие основными кафедрами, среди них был и Иван Сергеевич. На лекции Радынова приходили даже с других факультетов. Читал он, конечно, без всяких конспектов, неторопливо вышагивая по возвышению, на котором стояла кафедра, и широкими взмахами руки делал на доске чертежи, графики, писал формулы, производил расчеты.

Сложные, сухие и, казалось, скучные предметы, о которых он говорил, — технико-экономическое обоснование параметров гидроэлектростанций, конструкция плотин и основных сооружений — в его изложении приобретали зримую, объемную вещность, ясность и строгую простоту; он подкреплял выводы примерами из своей работы на сибирских реках, на строительстве Ассуанской плотины в Египте, из поездок на гидростанции Америки и Канады, перемежал серьезное рассказами о необыкновенных то трагических, то смешных, но всегда поучительных случаях из собственной практики, показывал фильмы о своих путешествиях. В его лекциях было то полное владение предметом, которое придает занятиям свободу и непосредственность живой беседы, когда мы присутствуем при рождении новых идей и мыслей, и курс Радынова слушали с затаенным дыханием, как самую увлекательную поэму о могуществе человека, преобразователе планеты.

Лишь однажды Федор был свидетелем неуважительного отношения к Радынову. Несколько студентов в дальнем углу аудитории играли в крестики и нолики, зубоскалили. Соседи одергивали их, но они не обращали на это внимания. Во время паузы в лекции посреди аудитории поднялся пожилой хмурый студент и обратился к Радынову:

— Иван Сергеевич, разрешите прервать вас на минуту.

Указывая рукой в угол, студент сердито проговорил:

— Эй, вы, там, на галерке! Да, да, вот вы, длинноволосый блондин в клетчатом пиджаке! И девушка в розовых очках! И вся ваша компания! Здесь не место развлекаться — идите на бульвар, в кафе или в кино, не мешайте нам слушать!

— Я поддерживаю ваше требование! — сильным, рокочущим басом, привыкшим перекрывать грохот больших строек, проговорил Радынов. — Пусть поищут для развлечений более подходящее место! Своей иерихонской трубой я мешаю им!

Под хохот, свист, улюлюканье всего зала группа с галерки торопливо прошла между рядами столов и скрылась за дверью.

Федор вспомнил, как волновался, когда сдавал Ивану Сергеевичу зачет по курсу. Он подробно разобрал все вопросы. Ответы понравились Радынову обстоятельностью, глубиной и самостоятельностью суждений, он заинтересовался серьезным, умным студентом, стал задавать дополнительные вопросы, увлекся, и постепенно зачет превратился в беседу двух специалистов. Они проговорили больше часа. Как пример научно обоснованного выбора места плотины Федор привел створ на Студеной близ Усть-Ковды.

— Отлично! Блистательно! Давайте зачетку! — проговорил Иван Сергеевич и, расписавшись в зачетной книжке, спросил Федора: — А скажите, пожалуйста, откуда вы знаете Усть-Ковду? Ведь материалы изысканий не опубликованы!

И только тут Федор со спокойной совестью признался:

— Я работал с вами на изысканиях летом шестидесятого года.

Взволнованный Иван Сергеевич взял Федора за руку, внимательно вгляделся в его лицо:

— Позвольте, позвольте… Что-то не припоминаю вас… Кем же вы работали?

Федор с облегчением улыбнулся:

— Коллектором, Иван Сергеевич… Мне было тогда пятнадцать лет… Я ведь уродный сибиряк, из Улянтаха…

Иван Сергеевич обрадованно поднялся, протянул Федору большую, сильную руку.

— Вспомнил! Все вспомнил! Мы еще назвали в твою честь Федоровским песчаный карьер, который ты нам показал! Да как же тебя узнать? Из мальчишки какой богатырь вырос, умница! Иди в мой кабинет и жди меня, закончу экзамены — поговорим!

Иван Сергеевич неожиданно стал обращаться к Федору на «ты», что у него было признаком особого расположения к человеку.

Вернувшись в кабинет, Иван Сергеевич сразу же стал ругать Федора.

— Почему же ты до сих пор не пришел ко мне?

— Да стеснялся как-то, Иван Сергеевич… У вас ведь столько дел…

— Ну и напрасно! А я часто вспоминал белоголового мальчишку из Усть-Ковды: где он теперь, что делает, не забыл ли о наших разговорах на берегу Студеной?

Федор достал из портфеля аккуратно обернутую в целлофан книгу.

— Вашу книгу я берегу как самую дорогую реликвию. Помните, что вы пожелали мне девять лет назад? Сбылось ваше пожелание, Иван Сергеевич. Три года на Красноярской бетон укладывал в плотину. А вот теперь учусь у вас!..

Радынов снял очки и, сощурив близорукие глаза, посмотрел на Федора:

— Ну и как, не ругаешь меня за то, что втравил тебя в это дело?

— Что вы, Иван Сергеевич! Это просто счастье, что я встретил тогда вас!

— Спасибо, спасибо… Знаешь, для меня, старика, сейчас самая большая награда — помочь молодым выбрать правильный путь. Хочется, чтобы вы не повторяли наших ошибок — мы заплатили за них слишком большую цену. К сожалению, такое уж строптивое создание человек: не принимает ничьих советов, и пока не набьет шишек на собственном лбу — не постигнет истину. Иногда на это бесплодно уходит вся жизнь. Есть мудрая и горькая французская поговорка: «Молодость может, да не знает, а старость знает, да не может…»