Николай Мординов - Беда

Пламя жирника судорожно замигало и начало гаснуть. Катя тотчас протянула к угасающему огоньку другой, заранее приготовленный жирник. Значительно шире раздвинув тьму, загорелся новый, более яркий и сильный свет.

Даша оторвала бахрому от своего шерстяного платка и заправила ее в потухший жирник.

Потом обе девушки встали и подошли к Калмыкову. Катя смочила ему водой губы, Даша тихо погладила волосы на висках. Постояв немного, девушки вернулись на место, сели и опять склонились друг к дружке.

Вот вам и обыкновенные девушки. А какими оказались отважными, какими благородными людьми. Ведь Зоя Космодемьянская и Лиза Чайкина тоже были обыкновенными девушками. И наверно, до последней минуты своей жизни не считали себя сверхчеловеками.

Так вот размышляя о Кате и Даше, о Зое и Лизе, Николай не заметил, как мысли его перекинулись к его Лизе. Нет, он не просто подумал о ней, — казалось, он услышал ее голос, увидел ее застенчивую улыбку.

Николай был оглушен и растерян, у него перехватило дух. В иных многоречивых книжках какой-нибудь юноша до того умно и обстоятельно рассуждает о своей любимой, до того ловко умеет выразить сложность своих чувств, что просто диву даешься. А в жизни вот только вспомнил ее — и на́ тебе, перехватило дыхание!

В эти тяжелые дни Николай старался не думать о своей Лизе. Но она сама явилась ему, сама нашла его…

«Инструктор Ленского райкомпарта Елизавета Сергеевна Антонова!» — подчеркнуто холодно и официально пошептал он.

Но это не помогло. Что-то сжало горло, защекотало в носу. Николай рассердился на самого себя, энергично повернулся на другой бок и откашлялся.

Тогойкин почувствовал, что он уже не заснет. Он будет лежать и тихо думать. Ведь он о чем-то думал, пока не появилась она и не взбаламутила все его мысли. О чем же он думал? И так ведь хорошо ему думалось! Ах да, о военных… А почему о них? Как почему? Иванов и Фокин, вот про кого он думал!

Наконец-то Николай выбрался на дорожку своих размышлений. И в самом деле, до чего они разные!

Принадлежи они к разным классам, объяснить все было бы проще простого. Нет. И тут было бы все не так просто. Не надо упрощать. Каждый знает, сколько замечательных революционеров, отдавших свою жизнь за народ, вышло из богатых семейств. А такие люди, как Энгельс или Герцен? А декабристы? Или, например, генерал Игнатьев? Или Алексей Толстой? Ведь он граф.

А как понять такую историю?

Сын знаменитого богача, улусного головы, коммунист и красный боец, умирал от смертельной раны в бою с белобандитами. К нему подбежал озверелый солдат, батрак его отца, пнул умирающего ногой и заорал! «Выродок, ты опозорил достославное имя своего родителя!» — «Несчастный! — собрав последние силы, сказал красный воин. — Темный раб! Когда-нибудь ты поймешь подлость своего поступка. Ты ударил человека, умирающего за тебя. Ты еще раскаешься…»

Много лет спустя бывший батрак, бывший белобандит, а потом старик колхозник горько плакал, рассказывая об этом.

Так в чем же суть? Суть в том, что мы, коммунисты, а вернее сказать — все советские люди, боремся не только за себя, мы боремся за братство всех людей на земле, мы хотим, чтобы все люди под солнцем жили в мире и согласии. А эта чудовищная война?.. Сейчас мы гоним врага с нашей земли. Но ведь конечная наша цель — победить фашизм. И мы его победим, потому что правда и справедливость на нашей стороне. Поэтому к нам тянутся все светлые умы, все чистые сердца человечества…

Погоди-ка, но как же все-таки ты разберешься со своими капитанами? Если первый наш, то чей же второй? Где-то, в чем-то ты напутал.

Нет, не напутал. Одного Тогойкин назвал настоящим коммунистом. Человеком с большой буквы, А второй? Второго так не назовешь, хотя и он наш. Да, в семье не без урода.

Фокин, словно обидевшись, захрапел еще громче.

Подумать только, ведь сказал ему, Тогойкину: «Выпроси у своего дедушки-шамана серебряные лыжи». Серебряные! Оказывается, он знает, что у якутов были шаманы!

Тогойкин мысленно усмехнулся и поднял голову. Девушки стояли по обе стороны светильника и о чем-то шептались. Светильник отражался на стене белым кружком величиной с тарелку. Серебряная тарелка! Серебряные лыжи!

Тогойкин сел. Девушки удивленно обернулись к нему. Он вскочил на ноги.

— Потише, пожалуйста. — Помимо опасения, что он разбудит спящих, в голосе Даши слышались и нотки насмешки.

— Рано, Коля, отдохни, — ласково прошептала Катя, точно заботливая мать своему сынишке.

Николай всплеснул руками:

— Серебряные лыжи…

— Э, да забудь ты про это, друг, — довольно громко сказал Иванов.

Оказывается, он не спал. Тогойкин подсел к нему.

— Тише! — сердито зашипела на него Даша. — Говорят тебе, тише!

— Человек понервничал. Надо забыть об этом, товарищ секретарь.

— Он прав!

— Кто?

— Серебряные лыжи…

— Что-о? — Иванов, видимо, решил, что Тогойкин бредит, и молча наблюдал за ним.

— Иван Васильевич… — Тогойкин почти лег рядом с Ивановым и торопливым шепотом начал объяснять: — Лыжи я… я хочу сделать лыжи из крыла самолета.

— Из чего?

— Из крыла! Больше вот так лежать нельзя.

— А что же дерево? Не поддается? — Приподняв голову, Иванов посмотрел на Попова, снова откинулся и полежал молча. — Коля! Ты сейчас поспи, отдохни, а утром посоветуемся.

Как бы давая знать, что разговор окончен, он отвернулся и в доказательство того, что ему хочется спать, засопел.

Тем временем подошедшая Даша стала дергать Тогойкина за плечо.

— Чего тебе?

— Тише! — раздраженно зашептала Даша. — Уйди отсюда! Дай людям спать, да и сам поспи!

— Спи, пожалуйста! — Тотчас спохватившись, что нагрубил, Тогойкин, желая загладить вину, как можно мягче зашептал: — Правда, вам же тоже надо немножко поспать, хотя бы по очереди…

— Я тебе сказала — уходи отсюда! Дай спать больному человеку!

Иванов хотя и не понимал якутского языка, однако сразу догадался, что они не поладили, и решил выручить парня.

— Даша, мы мешаем? — спросил он.

Даша смутилась. Оказывается, это она помешала двум мирно разговаривавшим людям.

— Извините, Иван Васильевич, — торопливо бросила она Иванову и повернулась к Николаю: — А тебе я сказала — уходи!

— Ухожу, ухожу.

— Из крыла самолета? — задумчиво проговорил Иванов после некоторого молчания. — Не знаю… Из дерева, из железа, из чего угодно, но лыжи необходимы, — Он приподнял голову и опять посмотрел на Попова. — Утром надо будет посоветоваться. С Поповым, с Семеном Ильичом. Ты бы, Николай, отдохнул. Всего-то немногим больше часа прошло, как мы улеглись.

«Сейчас Даша опять подойдет и будет гнать», — подумал Тогойкин. «Прошло немногим больше часа…» И это говорит человек, который лежит уже пятый день и неизвестно, встанет ли когда-нибудь. «Немногим больше часа…» Будто у него точные часы. «Отдохни»… А он?..