Николай Мординов - Весенняя пора

Тут Алексей вдруг ринулся обратно к шалашу. Прежде чем взрослые успели что-нибудь сообразить, малыш выхватил из догоравшего костра головешку и швырнул ее в Семена. Головешка, не задев Семена, попала в коня. Тот захрапел и отскочил в сторону. Веселовы разом испуганно вскрикнули.

— Довольно! — прикрикнул отец на Алексея, нагнувшегося уже за второй головешкой. И, взяв плачущую жену за руку, Егордан пробормотал: — Не надо плакать. Береги себя. Все равно Федор не пожалеет, привык он к чужим слезам…

— Слезы наши — не вода, — сказала Дарья и тяжело поднялась, опираясь на палку и на плечо подскочившего к ней Никитки. — Не вода, но Веселовы когда-нибудь еще захлебнутся ими!

— Ты, старая дура, не каркала бы! — прокричал Федор из шалаша.

Лишились Ляглярины своей земли. Накошенное Егорданом и его друзьями сено досталось Веселовым.

И хотя Ляглярины повторяли то и дело: «Ворон ворону глаз не выклюнет», — но все же подали жалобу на улусного голову Едалгина какому-то городскому начальству. Ответа они, конечно, не дождались.

Вот и вышло, что, проработав лучшую летнюю пору на участке Павла Семенова за охромевшего вола, Егордан с отцом осенью вынуждены были провести две недели в тайге Эндэгэ. Они вернулись оттуда, заготовив на зиму вместо сена тощую таежную осоку. На обратном пути Егордан договорился со стариком Василием Боллоруттой перезимовать всей семьей у него, чтобы быть поближе к своим скудным кормовым запасам.

— С Майыс будем жить! — обрадовалась Федосья.

— Она будто совсем не та стала, — неопределенно сказал Егордан.

— Ну конечно, у старика и жена старуха, да к тому же Майыс теперь богачка, — решила Федосья.

Федор Веселов почти ежедневно посылал своего Давыда к Лягляриным — объявить им, что он через несколько дней переезжает: пусть они, мол, заблаговременно покинут Дулгалах. В день переезда Веселовых Егордан умолял Федора оставить ему хоть клочок земли под юртой. Федор наотрез отказал в просьбе и потребовал, чтобы Ляглярины и Эрдэлиры покинули его землю в течение двух дней.

— А сколько лет ты жил на моей земле? — спросил отчаявшийся Егордан.

— Что ж мне, с тебя, что ли, с глупого да нищего, пример брать? — весело ответил Федор. — Нет, брат, два дня!.. Иначе будем судиться. Зато, когда я буду проситься к тебе в Эндэгэ, ты уж не пускай меня туда! — захохотал он.

Егордан вернулся в юрту с печальной вестью.

Тихая, аккуратная Лукерья, выслушав его, молча встала и с особенным усердием подмела земляной пол. Потом она вскипятила воду и принялась старательно мыть столбы и нары волосяной мочалкой.

— Да ты что, дура этакая, еще двадцать лет здесь жить собираешься? — крикнул ей Федот. — Перестань!

Но Лукерья в ответ что-то неслышно пробормотала и продолжала работать с еще большей тщательностью.

— Я что говорю? Перестань! — во все горло заорал Федот. — Что за… — и Федот произнес страшное слово.

Самый отпетый человек не посмеет вымолвить его, ибо оскорбленный ангел-хранитель на три дня отлетает от такого охальника, осквернившего женщину этим дурным словом, а владыка чертей сатана три дня беспрерывно хохочет, радуясь, что на земле одним великим грешником стало больше.

Все опустили головы, делая вид, что ничего не слышали. Старуха Дарья выпустила из рук заячью шкурку и тихо перекрестилась. Лукерья, мывшая нары, под тяжестью этого страшного оскорбления все ниже и ниже опускала голову. Наконец, не выдержав, она повалилась на нары и тихо заплакала. Заплакал и подбежавший к ней Алексей. А Егордан и Дмитрий вышли во двор…

В тот тяжелый вечер Дарья не проронила ни слова. Она тихо лежала, свернувшись в своем углу, лицом к стене. Мрачной была и ночь. В тяжелой, густой темноте низкий бревенчатый потолок, казалось, совсем придавил обитателей юрты бедностью, голодом, неотступной нуждой.

Тихо и долго, очень долго плакала молчаливая Лукерья, а Федот изредка бросал куда-то в темноту:

— Довольно!

Утром Эрдэлиры переехали в свою заброшенную юртенку, в которой не жили уже несколько лет.

Сундучок, посуду и весь домашний скарб они сложили на один воз и увезли. Старую Дарью решили забрать во вторую ездку, вместе с постелями и жерновами. Бесконечно нудно выл маленький Алексей. А Никитка, подавленный огромным горем, не мог вымолвить ни слова. Он сидел, подкидывая к потолку легкие лучинки, и ловил их между пальцами.

Старая Дарья делала вид, что совсем не понимает происходящего. Еще быстрее, чем обычно, мяла она в углу заячью шкурку и, ни к кому не обращаясь, рассказывала свои легенды. Но временами и она украдкой смахивала слезы.

Всем показалось, что веселый Дмитрии Эрдэлир вернулся за матерью слишком быстро.

Вот Дарья тихонько вышла из своего угла и мелкими, старческими шажками засеменила по юрте. Пришло время проститься с маленькими друзьями. Едва только ее рука коснулась головы Никитки, как он вскочил на ноги, обнял старуху, крепко-крепко прижался лицом к ее худенькому плечу, потом внезапно разжал руки, при этом чуть не повалив Дарью, и с беззвучным рыданием уронил голову на стол. Поцеловав Никитку, Дарья направилась к тихо скулящему Алексею. И вот тут-то произошло нечто неожиданное.

Из груди Алексея вырвалось какое-то рычание. Ловко увернувшись от Дарьи, мальчик схватил тяжелую, обугленную на конце палку, служившую кочергой. Закусив нижнюю губу и зажмурив глаза, он высоко занес ее над головой старухи. В ужасе подбежала Федосья и едва вырвала палку из цепких рук мальчика.

— Что с тобой? Ты ведь так любил бабушку, а сейчас хочешь убить ее! — ужаснулась мать.

— Пу-усть умрет! Все равно уходит от нас!.. — вскрикнул Алексей и, подпрыгивая на одном месте, разразился отчаянными воплями.

Только старая Дарья поняла безобразный этот поступок, которому, казалось, не было объяснения.

— Да разве можно сильнее любить! — прошептала взволнованная сказочница. — Ведь это сила любви в нем бушует! Ох, дорогое же я, оказывается, создание!.. Ну, не горюйте, детки. Мы еще увидимся. Растите людьми хорошими и сильными!

За Эрдэлирами тронулись и Ляглярины. Путь предстоял дальний. Василий Боллорутта жил верст за двадцать отсюда, а по дороге еще нужно было завезти Никитку в пансион.

Через несколько дней Егордан по первому снегу приехал на Рыженьком в Кымнайы. Он одолжил у фельдшера лошадь и, привязав ее к саням, двинулся дальше. Егордан решил с помощью друзей вывезти из Дулгалаха свою юрту и поставить ее пока на поляне Глухой, рядом с юртами Эрдэлиров и братьев Котловых.

Никитка смог навестить родных только на рождественские каникулы. Он ехал с отцом на воловьих санях, укутанный в одеяло, зарывшись в сено. Перед ним проплывали пустынные берега Талбы, заросшие тальником и березняком.