Николай Мординов - Весенняя пора

Легли они на одной постели, головами в разные стороны. Чтобы отогреть ледяные ноги, Григорий держал их на худеньком животе мальчика.

Всю ночь больной стонал и охал. Едва начинал Никита засыпать, как хозяин будил его, толкая ногой в живот, — то заставлял подбросить в огонь поленьев, то подать ему напиться. Пылая от жара, он замерзал, его била лихорадка.

На вторую ночь, немного не доехав до больницы, остановились ночевать у богатого свояка Романа. Утром ели мясо. Никита быстро съел свою долю да еще тарелку бульона и немного соры — словом, наелся досыта. Взрослые долго говорили о городских ценах на мясо, масло и хлеб, о том, что наступают плохие годы, что кончилась спокойная жизнь и все больше становится сударских, которые совращают грамотных якутов.

Вдруг с другого конца стола раздался сердитый голос Романа:

— А почему ты не ешь, парень?

Никита стал озираться по сторонам, ища другого парня. Потом, сообразив, что Роман обращается к нему, буркнул:

— А что?

— «А что»! — передразнил его Роман. — Объедки своего хозяина!

— Я… я же наелся…

— Еще говорит, что наелся! — возмутился Роман. — И откуда такая гордость? Чем ты гордишься? Чем?! Как будто твой отец не слишком богат? Все равно жив ты будешь объедками.

Мальчик сконфузился. Запинаясь и чуть не плача, он сказал:

— Наелся же я…

— Сейчас же ешь! Он еще упорствует! Ну?! Что я сказал!

Никита схватил со дна тарелки Григория несколько мелко нарезанных кусочков мяса и проглотил их. Эти кусочки обожгли ему сердце огнем глубокой обиды и унижения.

Наконец путники добрались до Нагыла. Вдруг выехали из лесу, и перед ними внезапно открылся Нагыл с огромными, никогда не виданными Никитой домами.

Они остановились у знакомых Романа. Молодая круглолицая хозяйка указала приезжим, где брать сено. Роман с Никитой, облюбовав одну кучу сена, задали корма своим лошадям. Но следом за ними в юрту вошел соседний парень и объявил:

— Вы, талбинские люди, своим лошадям дали наше сено. Мы забрали его обратно, но лошади все-таки успели много сжевать.

Когда парень вышел, хозяйка громко закудахтала:

— Беда! Здесь ведь как в городе. В суд подадут за то, что вы украли их сено. Надо послать к ним вашего парня с извинениями.

Виноватым оказался один Никита. Все начали ругать и укорять «пучеглазого» лягляринского мальчонку. Больше всех возмущался Роман, хотя он первым взял охапку сена из той кучи. А Никита неслышно шептал проклятия по адресу людей и даже самого бога, создавшего его бедным и некрасивым.

Наконец Егоровы ушли в больницу.

…За печкой стоял мальчик в изорванной одежде, сквозь которую виднелось грязное тельце с худыми ребрами. Он крутил ручные жернова.

— Иди, талбинский мальчик, помоги этому парню, — приказала хозяйка одиноко сидевшему Никите.

Вздрогнув всем телом, Никита вскочил, подбежал к жерновам и взялся за ручку. Ребята покосились друг на друга, как давние враги, и стали быстро вертеть жернова. Посыпалась крупа.

— Не так! — закричала хозяйка. — Крупный помол!

Мальчики собрали крупу и высыпали в посуду для зерна. При этом они почему-то вздрагивали от смеха, прикрывая рты ладонями. Закончив работу, ребята вышли из юрты. Они бегали по сеновалу, по скотному двору, к проруби, кидались конским навозом — словом, подружились.

Никита узнал у своего нового приятеля Еремея, что они остановились у его брата, молодого зажиточного человека Захара Афанасьева, недавно женившегося на Арыпыане, которая сразу невзлюбила Еремея, и стал он у них бессловесным батраком. Теперь Еремей твердо решил, что как только вырастет, первым делом изобьет до полусмерти и Арыпыану и Захара.

Увидев вернувшихся из больницы Егоровых, мальчики поспешили домой. Никиту встретили руганью.

— Вы только посмотрите на этого урода! — зло шипел Роман. — Да и откуда ему быть толковым! А лицо, а глаза… Ну разве не болван! Ничего хорошего от такого не жди. Ну и душонка! Глупость на лице написана!..

Громко сопя, Никита крутил соломинки на коленях и неслышно бормотал:

— Да и ты не очень-то хорош… Ну ладно! С моего лица ты сору не слижешь! Не твоя это печаль, если я и некрасив…

— Ты еще мне поворчи! Глупый щенок! — Роман вскочил на свои кривые ноги и ударил кулаком по столу. — Хозяину твоему придется в город ехать, тут его лечить не берутся. Так ты и там будешь бродяжничать, позабыв про него?

— Плохая он, видать, опора для умирающего, — протянул Григорий. — Не лучше ли будет отправить его домой?

— Нет! — заорал Роман. — Он тебе там заменит руки и ноги. Мальчишку нанять в городе не дешево. Да нынче мальчика покорного и не найдешь, а с сыном собственного батрака стесняться тебе нечего. Ослушался — в морду его!

— А если заблудится он там на беду?

— Ну, тоже еще нашел беду! Да он и сам никуда от тебя не уйдет. Я вот всю жизнь бываю в городе и каждый раз плутаю. Заблудиться там легко. Пусть едет!

— Не поеду! Вернусь домой! — захныкал Никита.

— Домой? — удивился Роман. — А где это твой дом?

— Школа…

— Школа! С этакой-то мордой! Я вот неграмотный, а внук нищего Лягляра грамотный! Полопочи еще у меня!

— Да, все-таки придется взять его с собой, — мрачно проговорил Григорий.

И пришлось Никите ехать с хозяином в город.

После десяти дней дороги они поздно вечером въехали на окраину города, окутанного густым морозным туманом. Теперь предстояло найти место для ночлега.

В первом дворе Роману отказали.

— Ну? — едва слышно спросил больной.

— Здесь полно. И сено у них все вышло.

— Вот горе-то… Придется ночевать под открытым небом. Тогда уж каюк мне.

Они проехали вдоль улицы. Их не пустили ни в один из дворов, и Григорий заволновался:

— Вечно торчишь в городе, а не смог подыскать себе постоянного двора… Вот и рыщем теперь, как псы бездомные…

— Разве что за Талое озеро нам поехать? Переночуем там у Сергея Эрбэхтэя, у того, что прозван «Пальцем». Хоть у него, конечно, как всегда, пьянка и карты, шумно тебе будет… Зато он из наших, из нагыльцев.

— Скорей к нему!.. Кто бы он ни был, хоть нагылец, хоть сам сатана, все равно! Не замерзать же нам на улице… — заворчал больной.

Долго скрипели полозья по уснувшим улицам. Дорога была усыпана мерзлым конским навозом. Сани то и дело слегка подскакивали, и больной стонал от толчков.

— Господи, за что мне такая мука? Почему бы не помереть у себя дома, в тепле? — шептал Григорий.

Наконец остановились у какого-то покосившегося забора. Роман нырнул во двор, вскоре вышел с кем-то и отворил ворота.

Из трубы земляной юрты с ледяными окнами вылетали яркие снопы искр. Двор был заполнен санями, возле них топтались лошади, подбирая остатки сена. Григорий с Никитой вошли в юрту и сели на лавке у дверей. Роман и тот человек, что отворял с ним ворота, остались во дворе — перебрасывать поклажу из саней в амбар.