Михаил Анчаров - Самшитовый лес [litres]

– Почему ты подумал о смерти? – спросил Сапожников.

– Помолчи, – сказал Глеб.

– Мне так показалось.

– Я тебя ударю, – сказал Глеб.

– А я тебя, – сказал Сапожников. – Почему ты все время думаешь о смерти?

– О чьей? – спросил Глеб.

– Я не знаю, – сказал Сапожников.

У человека сто сторон и миллион состояний. Каждым из своих ста тысяч боков он к чему-нибудь принадлежит. И не успеешь оглянуться, как ты уже систематизирован. Никак не хотят поверить всерьез, что человек – это штучный товар.

По Сапожникову выходило, что если не начинать с самого детства, то нельзя научить человека быть талантливым, чтобы он делал талантливые вещи, но можно научить его приходить в такое состояние, когда он делает талантливые вещи. Талант по-особому связан с миром. Значит, надо помочь ему эту связь не прерывать. Тогда мир вдохнет в него свое нетривиальное отражение.

Талант – редкость?

Кто это сказал? Кто утвердил? Кто доказал?

Практика доказала?

Какая практика? Какого народа? Каких времен? Времен унижения? Когда тысячи лет пережигали духовную энергию народа? Который не хотел трудиться на дядю Тримальхиона, потому что дядя Тримальхион считал его вторым сортом, развращал его идеалом своей судорожной и бездарной жизни, призывая сдаться поштучно и подчиниться скопом. Кому? Ну, это слишком хорошо известно, и это тоже – практика. Леонардо знал их лично, что быдло тримальхионово. Он их называл – проходы пищи, умножители дерьма, те, кто, кроме переполненных сортиров, не оставляет в мире ничего.

Мало того, что тримальхионы сжигали физическую силу народа, они пережигали его духовную мощь, убеждая народ в его бездарности. Это, может быть, самое страшное преступление. Убедить народ в его бездарности – значит закрыть перспективу.

И сейчас еще осталось это проклятие: талант – редкость и сборище талантов – элита.

Когда же поймут, что талант – это не чемпион и вовсе не дело таланта гонка по шоссе, где у одного лопнула шина и мимо него проносится потная орда.

Все видели ворон на снегу. Но только у одного родилась из этого «Боярыня Морозова». Надо ли поэтому заставлять художников глядеть на ворон? Чтобы получилась «Боярыня»? Нет. Так как, во-первых, незачем делать вторую «Боярыню», а во-вторых, даже у самого Сурикова «Боярыня» родилась при взгляде на ворону только в тот единственный блистательный миг, а в другой раз он прошел бы мимо, как всю жизнь ходил.

У человека в мозгу, видимо, теснятся образы. У кого теснятся, у кого нет.

Если нет – значит, он их заболтал.

У ребенка, практически у каждого, теснятся. Не успел еще заболтать. Талант – это способность не спугнуть образы (если приходят или вызваны чем-то) и начать с ними работу. А потом и пустить в дело.

Фотоотпечаток на пленке – это еще не образ. Это память. Материал для образа. «На сейчас» или «про запас». Образ – это не отпечаток, а переработка бесчисленных отпечатков и сигналов, и потому образ – это всегда открытие. И от нас зависит не отшвырнуть образ, а догадаться, в чем его открытие. Талант в том и состоит.

Образы есть и у собаки. Но в дело пускает их только человек. Это невидимый труд, который потом становится видимым. Мудрец, когда описывал разницу между пчелой и архитектором, сказал, что позади труда обычного лежит «идеальное». Об этом почему-то предпочитают не помнить.

Труд действительно создал человека, но труд не по обработке камня, а сперва по обработке его образа. То есть физическому труду умственный труд предшествует. Потому что умственному труду предшествует сам материал труда – образ. Как физическому труду предшествует сам материал труда, подлежащий обработке, – камень, к примеру.

Человек зашевелил мозгами не тогда, когда применил камень – его применяли и животные, – а когда увидел образ камня в мозгу, на внутреннем экране, и понял, что может им манипулировать, в воображении. Мозг живой и продолжает работать, когда ты спишь. А образ – это самодеятельность мозга. Мы еще и сейчас боимся снов и стараемся понять, какое отношение они имеют к дневной жизни.

Воля – это торможение своих желаний или чужих. И человеческая речь возникла из повелительного наклонения. Спросите у лингвистов – глаголы в повелительной форме древнее всех слов. То есть речь мешает мозгу заниматься самодеятельностью. Ребенку не мешает почти.

Поэтому воля может только набрать материал, а образ приходит, когда воля спит… Хотя человек может бодрствовать.

Все люди видели ворон на снегу…

Гёте говорил: «Наше дело – набрать хворосту. Приходит случай и зажигает костер». Суриковская ворона – это случай.

Вот к каким выводам пришел Сапожников.

– Ты чудак, – тихо и даже ласково убеждал Барбарисов. – Неужели ты до сих пор не понял, что дело не в том, прав ты или не прав, а в том, выгодна ли твоя правота или нет. Ты замахнулся на устоявшуюся шкалу оценок. Потому что если ты прав, то образование не нужно!

– Ты обалдел? Как это не нужно? – спросил Сапожников. – Информация не нужна?

– Придет талантливый вахлак и решит задачу, которая не по силам доктору наук. Кто тебе это простит? Вот возьми Мухину… Муж у нее из хорошей семьи, но не любит ее и никогда не любил, но она кое-что знает!

– Ни черта она не знает! – сказал Якушев.

– Неважно, считается, что знает, она думает, что она знает. Диплом есть диплом, звание есть звание.

– Она пышет злобой, но показать ее боится, – сказал Якушев.

– Да, она боится, – сказал Сапожников.

– Кто тебя боится, дворняжка ты… – сказала Мухина.

– И потому, Сапожников, у нее один выход – уничтожить тебя высокомерием…

– Тримальхион ваша Мухина, – сказал Якушев. – Вот кто ваша Мухина.

Мухина ушла. Хлопнула входная дверь.

– Совсем девушку обидел…

– Пошла отравлять колодцы, – сказал Якушев.

– Ты бы поостерегся, – предупредил Сапожников. – Пушкина убил не Дантес. Дантес – пешка. Пушкина убили бабы. Полетика, жена и прочие графини Хрюмины.

– Для этого ей надо признать меня гением, – сказал Якушев. – А это для Мухиной страшней войны.

– Кстати, кто такой Тримальхион? – спросил доктор Шура.

– Был такой один. В Риме… Лакей-вольноотпущенник, – сказал Якушев. – Спекулянт… Пиры задавал, чтобы его хвалили, – сволочь бездарная.

– Вернемся к третьей сигнальной, – сказал Глеб. – Вон сейчас сколько болтают об инопланетной сверхцивилизации… Предлагай нетривиальное решение, ну? Только сразу… Тогда поверю в твою третью сигнальную.

– Если сверх, – сказал Сапожников, – значит, могли до машины времени додуматься.

– Ну и что? – спросил Барбарисов.

– Тогда эти сверх могут быть нашими потомками… которые к нам наведываются иногда.

– Что? – сказал Глеб. – Забавно… Впрочем, чушь.