Михаил Анчаров - Самшитовый лес [litres]

– По-моему, критик – это человек, у которого не хватает смелости попробовать свои рекомендации на собственной шкуре, – сказал Сапожников.

– Так бы сразу и говорил, – сказала Неля. – А то деушка-деушка, который час?

– Который час? Восемь пятнадцать. Сейчас кино начнется. «Материнская любовь» в двух сериях.

– Учти, я не с каждым в кино хожу.

– Слушай, мартышка, – сказал Сапожников. – Ты какая-то чересчур умная. Тебе не трудно?

– Между прочим, я не глупей тебя.

– Это уж точно, – сказал Сапожников. – Глупей меня еще поискать. Давай разговаривать на близкие нам темы, а то мы запутаемся. Вот сказки, может пьеса состоять не из героев, а из прохожих?

– Легче надо жить, легче, – сказала Неля.

– Я знаю, – сказал Сапожников. – А как это сделать?

– Ха-ха, – сказала Неля. – Надо б лампочку повесить, денег все не соберем.

– Пошли купим завтра белые кепки, – сказал Сапожников. – А то у нас мозги расплавятся.

– Я стройненькая, – сказала она. – Мне кепка пойдет. Ты знаешь, у меня такое состояние, мне музыку нужно.

За их спиной хихикнули. Сапожников обернулся и встретил взгляд мужчины с хамоватым лицом курортного чтеца. Есть такие чтецы с сытыми многозначительными лицами. Особенно они любят читать Превера. «Луч солнца упал на подоконник, и я вспомнил тебя – Мари». В этом роде. И пожилые дамы чувствуют себя вознесенными… А чтец тут же им читает Пастернака, а потом Аверченко. О дураках.

– Они считают, что я чокнутая, а я не чокнутая.

А Сапожников взял ее за руку и сказал погромче:

– Идем, мартышка… им до тебя еще расти и расти. Они всего лишь слегка начитанные… А ты дикий зверек. Они живут чужим умом, а ты своим. Ты необработанный алмаз. А они обкатанные, как голыши на берегу. Из них только узоры на стадионе делать.

После этого часть людей стала относиться к Сапожникову плохо, а часть – хорошо. И, естественно, ему нравилась эта, вторая часть. Особенно Сапожникову понравилась спина одного дядьки, потому что хотя тот и стоял к нему спиной, но с явным одобрением прислушивался к его тираде.

Дядька обернулся и оказался профессором Филидоровым.

Профессор Филидоров не любил проводить отпуск в доме отдыха. Там расписание, четыре раза в день столовая и в одно и то же время. А потом вокруг клумбы ходить в компании и все время быть интересным. И рассказывать иронические байки из поездок по чужим территориям. Ну, знаете эти разговоры: «Помнится, когда я был в Поукипсси… Или нет, это было в Майами-Бич… Простите, это было в Монте-Карло…» Или «Помню один вечер в Париже… Все было очень просто – я, Пикассо, томик Гейне, легкое вино…» И еще профессор Филидоров страдал на секс-фильмах. Из-за голых актрис. И думал про их мужей. А Венера Милосская нравилась ему, потому что была толстая. А как признаешься?

И еще сувениры. Никто из его коллег не купил бы на рынке глиняного кота. Разве что под пыткой. Бесформенный серый кот с розовым носом и щелью на спине. Это низкий вкус. Другое дело глиняный кот с мексиканского рынка. Это высокий вкус. А так как иностранный коллега не покупал котов у себя на рынке, а гонялся за ними в Москве, то высота вкуса была прямо пропорциональна расстоянию до рынка. Вкус шел на километры. Ну и так и далее – как говорил Сапожников.

Но отпуск есть отпуск. А на даче жена, дочь, гости жены, гости дочери, гости гостей и другие гости. Поэтому профессор Филидоров снимал частным образом комнату в курортном месте, сговаривался с хозяйкой о еде и считал дикарями тех, кто так не поступал. А как организовать орду отдыхающих, профессор Филидоров не знал. В конце концов, каждый устраивается как может, если ищет уединения.

…Сначала на пляже он встретил физика, который вернулся из Швеции. Выпили саперави.

– Миин скооль, дин скооль, але вакра фликуш скооль, – сказал физик.

И профессору Филидорову было стыдно. Он не знал этого тоста и за что пьют. Оказалось, что пьют за девушек. Физик сказал:

– Тут на пляже есть наши.

И опять Филидоров не знал, кто эти наши. Он уже сам не помнил, в скольких местах он консультировал. Потом подошли трое наших с восклицаниями:

– Профессор! Отлично!

Они все были в плавках.

– Сегодня День шахтера. Надо отметить!

Ага. Это шахтеры.

– Сапожников тут… Вы знакомы?

Профессор Филидоров дал им адрес своей хозяйки.

Он жил на втором этаже, и в три стороны было видно море. Каменистая улочка вела вверх к его дому, а над ней зелень, зеленый навес листвы. Свет, тень, живое и каменное.

Профессор Филидоров нес авоську с сухим вином и печеньем. Посидим тихонько у распахнутых окон. Будем дышать морем, пить сухое вино, глядя на луч пурпурного заката, а потом на большое лунное море.

Не постучавшись, вошли два незнакомых парня с лицами гангстеров.

– Здесь День шахтера? – спросили они.

– Здесь… Но… – сказал Филидоров.

Парни внесли ящик водки и два ящика пива, поставили у стены рядом с двумя филидоровскими «сухонькими».

– Мы за закуской, – сказали они.

И ушли.

Профессор Филидоров похолодел. Он выглянул в окно. Много людей поднимались вверх по улице. Они размахивали руками и показывали на профессора. Они шли к нему.

Потом, перекрывая пение Нели, рев голосов и вой магнитофона, шахтер с лицом артиста Бориса Андреева и фигурой Ильи Муромца воскликнул:

– Надо выпить за самого старшего среди нас шахтера! Профессора Филидорова!

– Я не шахтер… – стеснительно сказал Филидоров.

– Не верьте ему, – сказал Сапожников. – Он шутит.

– Ура! – крикнули все.

Кроме Сапожникова – абсолютно незнакомые лица. Ни «швед», ни трое «наших» в плавках так и не появились.

Со двора два гангстера подносили шашлыки, дым поднимался, как при казни еретика Джордано Бруно, и профессор Филидоров уже не боялся хозяйки, он боялся дружинников. И жителей города.

– Ты хороший человек, – говорил ему Илья Муромец.

А Добрыня Никитич доливал ему в бокал пиво:

– Запей… Хорошо будет.

– Я не пью, – говорил Филидоров.

– Только один шахтер не пьет, – говорил Алеша Попович. – Памятник на министерстве.

– Я не шахтер, – все более весело говорил Филидоров.

– Он шутит, – говорил Сапожников.

И профессор Филидоров уже ничего не боялся.

Только один раз он испытал чувство ужаса и паники. Это когда все, и он с ними, оглашая ночь песнями, спускались вниз к морю и в нижнем конце улицы увидели слепящую фару и услыхали треск милицейской коляски. Пропало все. Доброе имя, уважение общественности.

Гости окружили патруль. Профессор отчаянно и благородно выступил вперед.

– Я профессор Филидоров… – сказал он. – А это мои ученики…

– Потише, граждане, – сказал милиционер. – Поздно уже.