Михаил Зуев-Ордынец - Остров Потопленных Кораблей [сборник]

Человек на Сарыбаше принялся рубить хворост. Работал он спокойно, не спеша и через полчаса, примерно, исчез. Пограничники решили, что он, нагрузившись топливом, ушел обратно в колхоз, и перестали вести наблюдение за высоткой. И лишь случайный взгляд Волкова на Сарыбаш снова засек этого человека в тот момент, когда, высунувшись из кустов, он поднял высоко над головой вязку стручкового перца.

— Вязку перца? — сиплым шепотом спросил Кравченко. — Не ошибаешься, сержант?

— Никак нет, товарищ старший лейтенант, — твердо ответил Волков. — Глаза-то у нас все-таки есть.

— Погоди, ты колхозного мираба Атаева знаешь?

— Конечно, знаю, товарищ старший лейтенант. Всех колхозников знаю. Да он только что отсюда вышел.

— Похож он на того человека на Сарыбаше?

— Не могу сказать. Во-первых, далеко, во-вторых, он лицом к нам ни разу не повернулся.

— А как одет был человек на Сарыбаше?

— Как все они одеваются: на голове тюбетейка, потом халат.

— Какой халат? Какого цвета?

— Самого обыкновенного, темно-синего.

Рука Кравченко, лежавшая на столе, сжалась в кулак.

— Ладно, продолжай. Поднял он, значит, над головой вязку перца. Дальше?

— Не один раз поднял, а несколько раз, — уточнил сержант. — Очень на сигнал похоже. А кому сигнал? Куда? Зачем? И принял я решение придвинуться к высотке 316,9 поближе. А только мы двинулись, он и сработал! — торжествующе повысил голос сержант.

— Что значит «сработал»? Выражайтесь точнее, сержант, — сказал капитан.

— Петь начал, товарищ капитан. И так умно точку выбрал, что если близко к высотке стоять — ничего не слышно, а отошли мы на старое место, услышали. Акустика, товарищ капитан, зона молчания? — с любопытством спросил Волков.

— Акустика, сержант. А вы не отвлекайтесь.

— Виноват, товарищ капитан!.. Попел-попел он, замолчал, а тогда сразу тот подключился.

— Кто «тот»? — звякнула шпора старшего лейтенанта.

— На той стороне тоже гаврик какой-то запел. Искали мы того гаврика долго, но ловко, собака, маскируется. Тот кончил — снова наш запел. Так до трех раз. А потом наш нырнул в кусты, и кончился их конкурс. Мы с моим напарником, конечно дело, на Сарыбаш бегом. И повезло нам. По дороге встретили дежурного проводника с собакой. Стали мы втроем обшаривать высотку от подножья до вершины. Пусто! Только хворост, что он нарубил, валяется…

— А собака? — закричал страдающе Кравченко. — Собака-то у вас для забавы, что ли, была?

— А как же, товарищ старший лейтенант! Собаку, конечно, пустили, — обиженно ответил сержант. — Показал ей проводник на хворост, она было бросилась, а потом — назад! Скулит, шерсть дыбом, не берет след.

— Не берет? — гоняя по скулам желваки, просипел Кравченко.

— Никак не берет! Осталось мне одно: сообщить по телефону обстановку всему участку и вам доложить, товарищ капитан.

— Правильно действовали, — кивнул Кормилицын. — А теперь самое главное. Что они пели? Вы поняли, сержант?

Волков виновато кашлянул в кулак.

— Не понял, товарищ капитан. Язык здешний я прилично знаю, сверхсрочную на границе служу и многие песни знаю. А это совсем незнакомый репертуар. Ни слова не понял.

Кравченко хмыкнул:

— Этого и надо было ожидать!

— Ничего. И без этого вы, сержант, принесли хорошие данные. Вам опять на границу? Отправляйтесь.

— Никаких приказаний не будет? — удивился Волков.

— Никаких. Отправляйтесь.

Сержант ушел. Офицеры долго молчали. Слышно стало, как тоненько и остро, будто иглой сверлил, пел прорвавшийся в комнату комар. Нервное большеглазое лицо Шералиева было печально. Кравченко, насупившись, выводил по столу невидимые узоры. И вдруг захохотал ядовитым, булькающим смехом, будто полоскал бутылку.

— Форменная двухсторонняя связь на короткой волне. Проморгали, будь здоров на пасху!

Капитан поднял на него глаза.

— А ты что думаешь, конечно, проморгали. И отвечать нам придется по всей строгости. Я не про служебную ответственность говорю. Проморгали мы человека, врагу его отдали. А он не один десяток лет рядом с нами жил. Какая же, спрашивается, после этого всем нам цена?

Он встал, взволнованно оправляя ремни портупеи, и сухо, служебным тоном обратился к Шералиеву.

— А ваше мнение, младший лейтенант?

Юноша ответил не сразу, грустно улыбаясь:

— Извините, я о другом думал… Какая тяжелая наша работа. Подозревать хороших людей, чтобы найти плохих. И стыдно как-то подозревать человека. Вот Атаев… Под угрозой его доброе имя. Тут знаете как осторожно надо подходить? Мой народ говорит: человек тверже камня и нежнее цветка. — Шералиев перевел взгляд на Кравченко. — Подозрения, догадки, недоверие… Крик петуха утра не делает!

— Знаете что, давайте без дураков! — ломким голосом сказал старший лейтенант. — Не сосункам меня службе учить! Я, к вашему сведению, младший лейтенант, пришел на границу рядовым, а теперь… вот! — хлопнул он ладонью по золотому с зеленой полосой погону. — А вы здесь еще с боку припека! Вы еще нащупайте в себе пограничную косточку, а без нее грош вам цена!

— Старший лейтенант! — строго повысил голос капитан.

— Начал не я, товарищ капитан. Тут в мой адрес всякие нежные цветочки да петухов начали бросать… Ладно. А теперь скажите мне. А собака? А Мушка? Не один я Дурсуну не доверяю, и Мушка не доверяет. Как Мушку прикажете понимать?

— Да не кипятись ты, пограничная косточка, — улыбаясь, поймал его за локоть капитан. — С Мушкой дело непонятное, верно. Будто встречались они когда-то на узенькой дорожке. Но ведь как в это поверить? Человек в колхозе с тридцать второго года! Вспомни, каком это был год, особенно здесь, в здешних республиках. Колхозы поджигали, колхозникам животы вспарывали и рисом начиняли. А он не ушел из колхоза и всю жизнь работал отлично. Ввел новый способ полива, награжден за это орденом. А посмотри, каким он уважением пользуется среди колхозников.

— Потому что с аксакалами каждую джуму в мечеть идет.

— Чепуху ты плетешь, старший лейтенант! Да, в мечеть он ходит каждую пятницу. Человек глубоко верующий. Но разве это значит, что он враг? И, по-моему, прав младший лейтенант, что с догадками да предположениями полегче как-то надо. Как, согласен?

— А почему не согласен? Правильно, все правильно, — ответил Кравченко, но в глазах не потух горячий блеск. — И в колхозе с тридцать второго, и новый способ полива, и орден, и всеобщее уважение. Все правильно! Бывает! А ведь сам же ты, товарищ капитан, говорил, что проморгали человека. Бывает и по двадцать лет рядом живут, и в партию вступают, а все это маскировка. А потом, в один прекрасный день, эти гады…

— Но есть же вера в человека, — тихо, дрожащими губами сказал Шералиев.

— Вера в человека есть! Но сомнение — тоже вещь полезная! — повернулся к нему снова готовый к драке Кравченко.