Михаил Зуев-Ордынец - Остров Потопленных Кораблей [сборник]
- Название:Остров Потопленных Кораблей [сборник]
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Казахское государственное издательство художественной литературы
- Год:1963
- Город:Алма-Ата
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Михаил Зуев-Ордынец - Остров Потопленных Кораблей [сборник] краткое содержание
Родился он в 1900 году в Москве.
В 1918 году М. Е. Зуев-Ордынец вступил добровольцем в Красную Армию и по окончании Московской артиллерийской школы красных командиров пошел на фронт, где пробыл до конца гражданской войны.
Демобилизовавшись из Красной Армии, он избрал своей профессией журналистику, работал в газетах и одновременно пробовал свои силы в литературе. В 1925 году в журналах «Вокруг света», «Мир приключений», «Всемирный следопыт», «Борьба миров» появляются первые приключенческие рассказы Зуева-Ордынца. В 1927 году выходит в свет первая книга писателя — сборник рассказов «Желтый тайфун».
Последующие книги Зуева-Ордынца — его романы «Сказание о граде Ново-Китеже» и «Гул пустыни», историческая повесть «Хлопушин поиск», сборник рассказов «Крушение экзотики» повествуют о людях смелых, верных в дружбе и любви, неустрашимо идущих к своей цели, всегда высокой, глубоко человечной. В 1960 — 61 годах вышли новые книги Михаила Ефимовича: «Вторая весна» и «Вызывайте 5…5…5…».
Предлагаемый читателю сборник «Остров Потопленных Кораблей» — это рассказы о наших современниках: геологах-кладоискателях (рассказы «Туман», «Осадочная порода»), советских пограничниках (рассказ «Песни над рекой»). «Станция Любянь» — это рассказ о любви.
Остров Потопленных Кораблей [сборник] - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
— На том берегу, по-моему, тоже кто-то сидит в камышах, — опустив бинокль, прошептал Шералиев, будто его могли услышать через реку. — Спугнул пеликанов, они кружат над тугаями, а сесть боятся.
— Смотрите на Сарыбаш, — вздохнул капитан. — Показался!
Младший лейтенант вскинул к глазам бинокль. На вершине Сарыбаша, по пояс в кустах, стоял человек. Он поднял над головой вязку перца, особенно красную на фоне зелени, покачал ею и снова исчез.
— Он, — сурово сказал капитан. — Узнаете?
— Да… — прошептал потерянно Шералиев. — Дурсун Атаев.
Капитан опустил бинокль и увидел смятенные глаза младшего лейтенанта. Юноша растерянно и жалко дергал бровями, как человек, силящийся понять неожиданно обрушившееся на него непоправимое несчастье.
— Слышите? Запел!! — схватил вдруг его за руку капитан. — Переводите!
Но едва ли это можно было назвать пением. Скорее это был медленный речитатив, выделявший каждое слово, резко обрывавшийся. У Шералиева вырвался вздох облегчения. Ему знаком этот язык, гортанный и жесткий от обилия согласных, один из местных горных языков. Шепотом он стал переводить:
— Мир тебе, брат. Слушай мои вести, запомни и передай. Ты знаешь кому. Но будь осторожен. А если слова мои останутся в тебе и не пойдут к кому нужно, пусть мухи облепят твои глаза! Зачем же я деру здесь глотку, как ишак? Мы не женщины, сплетничающие через реку…
Певец смолк — перевести дыхание.
— Вот, извольте! Теперь все ясно, как апельсин! — с горьким злорадством сказал капитан, стараясь не смотреть на Шералиева. И все же он заметил, как неистово покраснел вдруг юноша и начал для чего-то озабоченно протирать окуляр бинокля.
А Дурсун снова запел, вернее, заговорил нараспев гортанным фальцетом. Шералиев зашептал перевод:
— Я буду петь тебе, брат, только про самое важное, ибо солнце идет книзу. Слушай… Я заработал в прошлом году пятьсот двадцать трудодней. Ты спросишь: а что такое пятьсот двадцать трудодней? Слушай внимательно. Нужен караван из пяти верблюдов, чтобы поднять мои трудодни. А на каждого верблюда нужно нагрузить полным вьюком пшеницу и лучший «ханский» рис. Эй, я тебе говорю: пять верблюдов! Но я вижу, как ты, кормящий своих детей лепешками из гнилой муки, оттягиваешь рукой ухо и открываешь рот. Ты не веришь. А я говорю правду!
Последнюю фразу Атаев выкрикнул на такой высокой ликующей ноте, что задохнулся.
— Ну ты смотри, а? Вот дает! — восхищенно прошептал капитан.
Но с холма опять полился протяжный гортанный напев. Мелодия была проста и однообразна, певец то повышал слегка, то снова понижал голос, но и в этой немудрой песне звучали радость жизни и полнота души.
— Люди у нас веселые и щедрые и живут как братья. Белый цвет лица, желтый цвет лица — все одно советский цвет. Слыхал такое слово? Вай, мне трудно петь для тебя! Вы, темные, неколхозные люди, не знаете многих хороших слов: трудодень, курорт, лекция, и даже витамин ты не знаешь, а я получаю его в нашей амбулатории. Вай, опять незнакомое тебе слово! Мне жалко вас. Вы не слушаете громкое чтение газет — я слушаю каждый вечер в клубе. Когда чтец раскрывает газету, он раскрывает окно в мир…
Теперь я отвечу на твои вопросы. Офицеры с вашей заставы говорят, что треск на наших полях делают пулеметы, что мы готовим войну. Так они говорят! Вай, пошли аллах лжецам чесотку, а ногтей не давай! Это стучат наши трактора. И высокую башню мы поставили не для того, чтобы поднять на нее пушку и стрелять по вашему Улучамлару. Это силосная башня для кормов скоту на зиму. И еще говорят вам ваши офицеры, что два самолета, летающие над тугаями, ведут разведку их заставы. Вах, это достойно смеха! Что разведывать у них? Сколько штанов повесят они сушить на стены своей заставы? Самолеты бросают на камыш порошок и льют нефть: они убивают комара, несущего лихорадку… Брат, я кончаю. Я передал тебе слова правды. Это добрые семена. Надо посеять их. Они дадут урожай. Я кончил. Теперь я слушаю тебя, брат Ташчи.
— Ташчи? Издольщик из Улучамлара, у которого помещик отобрал землю? — капитан собрал лоб гармошкой. — Но как они узнали друг о друге?
— Объяснить, пожалуй, нетрудно, — улыбнулся Шералиев. — У нас на востоке есть народный обычай: отдать горе воде. Когда становится совсем невмочь, приходит такой отчаявшийся во всем Ташчи к реке и начинает петь про свою горькую судьбу…
Поток унес, бушуя.
Две капли слез моих.
Поток, умчи и горе
На гребнях волн своих! —
тихонечко и печально пропел Шералиев. — Он поет и верит, что река унесет его горе и жизнь переменится к лучшему. Древний обычай.
— А Дурсун случайно услышал его пение и откликнулся? Возможно, так оно и было. Тихо! — поднял руку Капитан. — Ташчи запел. Ну-ка, ну-ка, послушаем!
Из зарослей того берега вырвался жалобный вопль, оборвавшийся хриплой нотой. Словно звали там на помощь. Вопль перешел в горловые тягучие звуки с рыдающими перехватами. Шералиев прислушался и стал переводить:
— Мир вам, высокочтимый брат! Вы живете на веселой и ласковой земле, а мы живем в яме… Зажатые камнем!.. В могильной тьме!.. Мы всю жизнь гонимся и хлебом, а хлеб убегает от нас, как всадник от пешехода…
Ташчи прерывисто вздохнул, как после слез, и сорвался в надрывный крик отчаяния:
— Во имя аллаха истинного и милосердного, научите нас, брат мудрости, вырваться из пасти дракона. Наш ага — этот дракон. Он съел наше мясо, высосал нашу кровь и добрался до костей. Слушайте, о, слушайте, высокомудрый брат! Я пришел к нему и сказал: «Эфенди, пятки ваши целую, вы отобрали у меня землю, но клянусь верностью жены, я буду сеять на моем поле. На этой земле сеяли мой отец, мой дед и дед моего деда!» Ага засмеялся: «Сей, Ташчи, сей, вонючий пес, урожай соберешь после своих похорон. Я прикажу мирабу не давать тебе воды». Потом ага стукнул в пол тростью и закричал: «Эй, передай всем остальным в деревне: пусть уходят к шайтану! Все пусть уходят! Я покупаю американский трактор, зеленый, как кузнечик, мне ни нужны больше ни вы, ни ваши ковырялки-омачи!..» Ай, валла, душа горит! Как кошму, выдергивают землю из-под наших ног!..
От заставы на том берегу, древней бекской крепостицы, спустился к реке солдат с котелком, напился, набрал воды и ушел. Ташчи, молчавший, пока солдат был у реки, снова запел, теперь печально и тихо:
— Светоч мудрости, мы не знаем, что такое культура, курорт и витамин. И газет нам не читают. Но к нам приходит дервиш, святой человек, он поет молитвы, пляшет и прославляет Америку: «Кто против Америки, тот против ислама, ибо она помогает правоверным!» Дервиш, конечно, святой человек.
А кузнеца Мюмюна, того, что бросился с ножом на сборщика налогов и бежал, поймали, и судья — да будет осквернена могила его отца! — приговорил Мюмюна к веревке. Он отошел к милости аллаха в начале этой недели. Да будет легким его загробный путь. А у моего соседа, сапожника Сатылмаша, жандарм — плевал я и его душу! — искал какие-то книги. Ничего не нашел, но погнал Сатылмаша в город, подталкивая в спину винтовкой. Отовсюду идет на нас плохое. Мы хотели бы ни один взмах ресниц ощутить в себе ту свободу, силу и гордость, которыми полны вы. Но короткая веревка не вяжется в узел. Черное солнце стоит над нашим небом. Скажите, брат, по справедливости, можно так жить человеку?..
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: