Виктор Астафьев - Пермский рассказ

НИКОНОВЫ

лежу у костра и смотрю в ночное небо. Оно низкое, мутное, неподвижное. Пахнет тиной и влажным дымом.

Есть хочется.

— Давай спать, — говорит Анатолий, а сам сидит не двигаясь, обхватив руками колени. — Интересно, как он будет доить корову? Вымя оборвет.

Я тоже думаю о Володьке. О том, что на штанах у него неумело пришитые светлые заплаты, что громадные сапоги хлюпают на ногах. Когда мы были в его избе, по-холостяцки пустой и неуютной, я спросил:

— Один живешь?

— Знамо дело, — усмехнулся он. — Сваталась одна вдовушка — ей без мужика тоже не резон. Только я не согласный. Баловство от семейной-то жизни.

— Почему баловство?

— Сирот плодить.

Мне стало не по себе от его жестокого прищуренного взгляда. Пропала всякая охота спрашивать.

Познакомились мы с Володькой несколько часов назад. Приехали в деревню и гадали у крайней избы, где можно попросить лодку.

На крыльцо вышел невысокий кряжистый парень в синей навыпуск рубахе, присел на корточки и принялся нас рассматривать. Он склонил голову чуть набок и, казалось, пытается разглядеть что-то за нами. Он давно не стрижен, спутанные выцветшие волосы прикрывают брови. Трудно определить возраст парня — не то ему семнадцать, не то двадцать пять.

— За утками? — спросил он равнодушно.

— Да приехали вот…

— Поди, лодка нужна?

— Нужна.

Парень посмотрел на свои грязные босые ноги, подумал и сказал:

— Без лодки вы никуда…

Встал и пошел в избу. А как же лодка?

— Мы заплатим, — поспешно заговорил Анатолий.

Парень глянул на него так, словно не понял, о чем идет речь. Потом нахмурился и с обидой ответил:

— Сами зарабатываем.

И ушел. Мы стояли обескураженные. Анатолий решительно крикнул:

— Дашь лодку, хозяин?

— Я же сказал, возьмите под горой, у сухой березы, — с досадой проговорил парень из темных сеней.

Маленькая черная плоскодонка была просмолена до самых уключин. Спустили ее на воду, начали укладывать вещи.

— Без весел пойдете? — спросил насмешливый голос. Оба вздрогнули. Сзади стоял наш новый знакомый и рассматривал свои ноги. Вздохнул и побрел по тропинке в гору. Мы поспешили за ним.

— Патронташи-то у вас полнехоньки, едят тебя мошки, — проговорил он и остановился, о чем-то думая.

— А у вас плохо с припасами?

— Как сказать? Пороху нет, зато спички есть. Селитрой тоже метров на десять бить можно.

Он вдруг предложил нам оставить вещи в избе и на ночь вернуться в деревню. А с рассветом, как подоит корову, он и сам с нами поедет.

К заболоченным вырубкам мы добрались уже в сумерках. Возвращаться в деревню не было никакой охоты. Сто раз мы пожалели, что оставили у Володьки рюкзаки. Даже чай вскипятить не в чем.

И вот сидим у костра и ждем рассвета. Ждем, когда приедет Володька и привезет нашу провизию.

Проснулся я от холода и шума. В первый момент не мог понять, что произошло. Бьются о берег волны, мечутся жидкие кустики ивы, словно силятся вытащить увязшие корни. Ветер. Какой ветрище!

Уже рассвело. Но стоит ли уходить от костра?

Заворочался Анатолий.

— Чайку вскипяти.

— Какао не хочешь?

Анатолий огляделся и погрустнел.

Чтобы скрыться от ветра, мы спрятались за уложенные в штабель подгнившие бревна и решили, что самое разумное в нашем положении — досматривать прерванный сон.

Не спалось.

Анатолий ушел бродить по камышиным болотцам и вернулся с двумя тощими карасиками в ладони — достал их из забытой кем-то дырявой верши. Рыбешки тут же были поджарены на прутике и с великой тщательностью обглоданы.

Лучше бы их не было, тех карасей. Только раздразнили.

Тяжелеют тучи, выгнулись над водохранилищем, вот-вот лягут на него брюхом. А под ними, совсем низко, плывут белые облачка. Словно сорвал ветер клочья пены и гонит их, легкие, как дым. И чудится в тугом шуме ветра и грохоте моря, будто кричит кто-то или поет. Да, поет! Ни мотива, ни слов не разобрать, доносятся только выкрики.

— Лодка! — испуганно шепчет Анатолий. — Видишь? Вон там… Пошла ко дну… Все… Нет, опять!

Мы забрались на бревна и напряженно следим. Она то взмоет на высокий гребень, то снова исчезнет. А гребец поет! Пьяный, наверное… Прямо на нас правит, по ветру. Уже хорошо видно человека, весла. Вот волна обрушилась на корму… Вторая. Зальет посудину!

— Сильней греби! Сильней! — кричим мы. — Еще немножко!

— А ведь это Володька, — говорит Анатолий, побледнев. — Честное слово, он. Я сейчас ему покажу, безмозглому!

Мы мчимся к реке, что-то кричим, машем руками. Крутая волна подхватывает плоскодонку, выносит ее на песок. Лодка полна воды. Удивительно, как она еще держалась?

Володька спокоен, немножко возбужден. Нет, он не пьян. Деловито помогает нам вытаскивать лодку, выгружать мокрые рюкзаки. На нем нет сухой нитки. Рубаха липнет к телу, штаны стали жесткими, будто брезентовые.

— Хлеб, наверно, подмок, — виновато говорит Володька.

Он достает с кормы ружье. Из ствола течет вода.

— Какой черт тебя понес в эту непогодь? — заругался Анатолий.

— Обещал, — удивленно ответил Володька.

— Обещал! А утонул бы?!

— Ну уж и утонул! Я в сенокос во-он там опрокинулся, на самой глубине. Сапоги утопил. Нырял, нырял, еле добыл.

Мы опять устроились за бревнами. Развели костер пожарче, выжали Володькину одежду, развесили ее на рогатинах вокруг огня.

Володька присел на корточки, нагой, в пудовых своих сапогах на босу ногу. У него широкая и сутуловатая, как у грузчика, спина. Лицо и шея темные и обветренные, а тело почти не тронуто загаром.

Он зябнет, придвигается ближе к огню. Поминутно вздрагивает и трет обожженную искрой кожу. Анатолий набросил на его плечи ватник. Не утерпел и осторожно, чтобы не обидеть парня, спросил:

— Почему ты сказал тогда, что от семейной жизни баловство? Неправильно ведь это.

Володька снял с рогатины штаны, помахал ими над огнем. Одна штанина подсохла, и серая заплата на коленке стала еще светлее.

— Ну и пускай неправильно. А его я все равно доканаю.

— Кого?

— Прохора Никонова.

— А кто он такой, Прохор Никонов?

Володька засопел, глухо ответил:

— Отец мне. — И стал торопливо и нервно одеваться.

— Зря ты на отца так, — растерянно сказал Анатолий. — Ну, не поладили, бывает…

— Не знаешь ведь, едят тебя мошки, — выругался Володька. Взгляд его стал злым и колючим.

— Ну не знаю. Все равно отец…

— Когда нужен был — его нету. А теперь заявился, красное солнышко. Я бы всю эту водку — всю в реку спустил. Нет, в помойку бы. Не к чему реку поганить.

— Пьет он, Прохор? — машинально спросил Анатолий.

— Сейчас нет, раньше было, когда в метеесе работал механиком. С продавщицей тамошней загулял. Домой-то лютым быком входил — рога к земле и взгляд по полу. Раз мы с мамкой босые через всю деревню скакали. Зимой. Оттого мать хворой сделалась и умерла. А Прохор со своей кралей в город сбег.