Федор Панфёров - Борьба за мир [2-я редакция]

— Охо-хо-хо! Ну что ж, товарищ начштаба, перекинемся, что ль? — и, перегнувшись к Нине Васильевне, тем же тоном попросил: — Нинок, дай-ка карты-то.

Нина Васильевна, подавая карты, сказала, обращаясь к Николаю Кораблеву:

— Все равно всех обыграет.

— Не кори, — проговорил Анатолий Васильевич, сдавая карты, в том числе и Николаю Кораблеву. — В дурачка. Хорошая игра… Ну-с, с кого начнем? С гостя, что ль? Давайте с гостя, — и уже казалось, что за столом сидит не командующий армией, а мужик — таежный сибиряк: у него даже пальцы стали как-то длиннее, заграбастей, а глаза сузились и зашныряли по картам партнеров. — С гостенечка, значит, начнем, потому что у нас в доме первый почет и уважение, как водится, гостенечку, а потом Макару Петровичу влепим… потом уж, прости, Нинок, тебе. Так! Поехали. У меня шестерка козырей. Значит, ход мой.

Макар Петрович (его клонило ко сну) надулся, решив не сдаваться. Николай Кораблев, посмотрев в свои карты и видя, что масть хорошая, сказал:

— Ого! Меня трудно с такой картой бить.

— Поглядим — увидим, — уверенно пригрозил Анатолий Васильевич.

Через какие-нибудь десять — пятнадцать минут непонятно как, но у Николая Кораблева в руках собралась почти вся колода карт. Он в них запутался. За столом все засмеялись и громче всех Анатолий Васильевич. Этот, заливаясь, выкрикивал:

— Подсыпай, подваливай ему, ребятки! Не скупись! Сыпь! Сыпь, ребятки!

Следующим остался в «дураках» Макар Петрович, за ним Нина Васильевна. Анатолий Васильевич, как мальчонка, хохотал, радуясь, все так же выкрикивая:

— И-и-их! Влепили! И-и-их, дали жару-бою! Жалко, нет генерала Пароходова, — он кивнул на пятый прибор и пояснил гостю: — Пароходов тут всегда сидит, а ныне уехал в тыл, — и снова игриво: — Ну, поехали по новому кругу.

И по новому кругу все оказалось так, как хотел Анатолий Васильевич. Кораблев смотрел на всех и думал:

«Как-то не так я все предполагал. Я предполагал, что тут только воюют, а тут, вишь ты, в карты, и все такое прочее. Мы вот там… в тылу… но, впрочем, откуда я знаю, а может, и там в карты лупятся?»

— Что вы так на меня смотрите? — спросил Анатолий Васильевич, собирая со стола карты и отодвигая их Нине Васильевне, и добавил: — Хватит.

Николай Кораблев от неожиданного вопроса замешкался, но, чтобы его не заподозрили в чем-то поганеньком, сказал:

— Да вот и разговор и карты.

— A-а, карты! Ну, это мы пятый или шестой денек, ка полчасика, чтобы Макара Петровича отвлечь от послеобеденного сна. Видите, профилактика! Но надо вам сказать, армия стоит в обороне восемнадцатый месяц, за это время сложился свой быт, — Анатолий Васильевич хитренько моргнул в сторону Макара Петровича. — Одни, например, после обеда спят, другие принимают солнечные ванны, третьи влюбляются, четвертые… одним словом, есть часы, которые принадлежат каждому, и каждый в эти часы делает свое дело. Но большинство часов принадлежит армии. Учимся, готовимся к решительному сражению.

— Но ведь и воюете? — оживленно спросил Николай Кораблев, видя, как пальцы на руках у Анатолия Васильевича снова повяли и сам он стал обходительно-домашним.

— Да чего там?

— А пушки то и дело гремят?

— Какая это война! Только хвастун может сказать: «Воюем!» Он, такой хвастун, даже другое может бабахнуть: «Идет напряженная война, каждый день бои, а у командарма за столом играют в карты». Или: «Читают Мордовцева, занимаются математикой». Нет. Мы сейчас не воюем, а готовимся к решительной битве. Учимся, готовимся, иногда с таким напряжением, что в голове скрипит. Так-то вот. Ты что, Галушко?

— «Вече», товарищ генерал, — сказал тот.

Анатолий Васильевич взял трубку телефона, неожиданно присмирев, говоря тихо и тоненько:

— Слушаю. Я. Я, Горбунов, — и пальцы на руках у него снова стали цепкие. — Так точно, товарищ генерал армии. Так точно, — и опять некоторое время слушал, но по лицу уже забегала хитренькая улыбка. — Да ведь возражать-то и я умею. Конечно, ваше право — мне приказать, и я приказ безоговорочно выполню: дисциплину мы знаем, уважаем. Прикажите. А так как же? Всего хорошего, товарищ генерал армии, — кончив разговаривать, он чуть-чуть согнулся, затем, крепко сцепив руки на животе, прошелся туда-сюда, круто поворачиваясь, и, хитренько улыбаясь, проговорил: — Командующий фронтом Рокоссовский. Настаивает, чтобы мы бросили канителиться с конюшней. Я ему возражаю: «Прикажи — брошу». Не приказывает.

— Я уже по дороге слышал про эту конюшню. Что это такое? Если не секрет? — спросил Николай Кораблев.

— Да какой секрет, если слышал по дороге. Но об этом вечерком, а сейчас мы с Макаром Петровичем по тылам проедемся.

— Может, и меня… меня возьмете с собой? — выйдя в заднюю комнату следом за Анатолием Васильевичем, Макаром Петровичем и Ниной Васильевной, с готовностью ехать попросился Николай Кораблев.

— Вы лучше в баньку сходите, — и видя, как Николай Кораблев надевает шляпу, Анатолий Васильевич громко рассмеялся. — Э-э-э! Да вы что, Пьер, что ль, Безухов — в шляпе? Галушко! Одень-ка Николая Степановича.

Нина Васильевна подала тазик и узелок.

— Вот и белье, и мочалка, и мыло, — и улыбнулась по-доброму, по-семейному, напомнив Татьяну.

— Зачем же? — пробормотал Николай Кораблев. — У меня все это есть, кроме мочалки.

— Свое поберегите. А это все новое, хотя и солдатское.

Николай Кораблев, шагая по улице, косолапя, думал:

«Какая она простая и доверчивая! И как это она не понимает? Ведь с такой доверчивостью она может нарваться на пошлость. Или уж настолько уверена в своей чистоте, что и пошляк споткнется. Славная женщина! Какая-то в ней детская доверчивость. И спутница генерала», — рассуждая, он шагал вдоль улицы, всматриваясь в хатки, в бойцов, то и дело куда-то идущих, прислушиваясь к необычайному воздуху: воздух то и дело содрогался от взрывов, гула моторов. Вот где-то забили в колокол — часто и тревожно.

— Что это? — спросил он бойца, который сопровождал его до бани.

— Э-э-э, — отмахнулся тот. — Вражеские самолеты летят — значит, прячься.

— А чего же вы?

— Да ведь он за день-то раз пятнадцать барабанит. Ну всякий раз и прячься? Вот сюда, — добавил боец и подвел Николая Кораблева к новому срубу, врытому в землю, похожему на деревенскую хату.

То и была баня.

В предбаннике сидел боец. На шее, с правой стороны, у него глубокий розово-синий шрам; видимо, поэтому и голова склонена направо. Правая нога его на деревянном протезе. При появлении Николая Кораблева он вскочил, по-военному отдал честь, не выпрямляя головы, но, увидав, что гость в гражданском, панибратски заговорил:

— А я ждал Макара Петровича, генерала нашего любезного. Ух, люто парится: святых выноси!.. И жарку ему было приготовил. А вы как: с угарцем или с прохладцей любите?