Петр Проскурин - Том 1. Корни обнажаются в бурю. Тихий, тихий звон. Тайга. Северные рассказы

— Андрей, — слышит он и, слегка поворачивая голову, видит у себя за спиной Кольку Ветрова, который жарко дышит ему в затылок.

— Чего тебе?

— Андрей, а ведь моя инициатива, — Колька так и говорит: «инициатива».

— Ну, так что, процент хочешь получить?

— Да ты что? — пугается Колька. — Просто говорю, здорово, а? Ты больше не играй, Андрей, слышишь, а?

— Будем играть? — перебивая, спрашивает Воромеев и видит горящие глаза Коржака. Коржак сует Воромееву колоду карт, их руки соприкасаются, и оба тут же их отдергивают.

— В банке пятьсот, — говорит Воромеев, тасуя карты, и опять на ящике начинает расти куча денег, и Ветров тяжело дышит Воромееву в ухо из-за плеча.

— Не играй, — шепчет он, то и дело дергая себя за ворот рубахи, и Воромееву кажется, что ворот у него вообще вот-вот отлетит. Это его занимает и успокаивает, он вдруг усмехается.

— В банке тысяча, — говорит он.

— На половину, Андрюшенька, на половину, чего нам с тобой мелочиться, — отвечает Коржак, и Воромеев кивает.

Карта Коржака бита.

— В банке тысяча шестьсот, последний круг, так, что ли, говорят?

Коржак взвешивает на громадной ладони свой значительно потощавший, засаленный до тусклого блеска мешочек.

— На тысячу, Андрюша, — говорит он ласково, и, когда эта тысяча ложится на ящик, деньги начинают сыпаться на брезент.

— Кончай, ради своих бедных мамы и папы! — молит Колька Ветров. — Хватит…

— Играть до конца! — обрывает его резкий голос Коржака. — Ветров, ты чего в ногах путаешься? Выметайся отсюда, пока за шиворот не выволокли. Здесь мужское дело. Еще подашь голос — вышибу.

— А чего, чего? — бормочет Колька, пятясь от ящика к двери. — Чего я такого сказал?

— Перекур — и до конца.

— Играть без перерыва, — диктует Воромеев, и Коржак, погасив недобро вспыхнувшие глаза, сразу соглашается.

— Хорошо, Андрюшенька, — говорит он, — без перерыва. Чего же попусту раздражаться? Сейчас ученые люди нашли, что от раздражения нервов все болезни. А у нас каждый друг другу родная сестра и заступник. Так я говорю или что упустил по неграмоте? Видишь в банке пятьсот. — Он выбрасывает на ящик все из своего черного мешочка и пристально глядит на Воромеева; у Коржака слегка вздрагивают крупные губы, и он никак не может этого скрыть, хотя по-прежнему улыбается, и Воромеев понимает, как ненавидит его этот спокойный, улыбчивый человек; пожалуй, он способен убить. И от этого Воромеев тоже весь обостряется; он зол сейчас и сосредоточен, он давно забыл страдающее лицо Полосухина, и, полностью находясь во власти азарта, Воромеев кладет карты и долго закуривает, обдумывая неожиданно пришедшую в голову мысль; он старается ни на кого не глядеть, ему стыдно.

— Пошел ты, — тихо говорит он что-то советующему ему Кольке Ветрову. — Тебе же сказали, не суйся не в свое дело.

А впрочем, Воромеев и сам не знает, как все происходит; уже близок рассвет, и его тошнит от табака и отвращения к выигранным деньгам; куча денег, горы денег не вызывают в нем больше ни радости, ни злобы, они ему скорее безразличны, эти деньги Полосухина, Коржака и других… Он не замечает, когда наступил именно этот момент; он весь во власти своей неожиданной мысли и, глядя на бледные, вздрагивающие губы Коржака, даже испытывает к нему брезгливую жалость. Коржак глядит на своего соперника с затаенным страхом; он чувствует в нем какую-то перемену и думает, что и сам он на месте Воромеева радовался бы; скоро конец игры, хочешь не хочешь — деньги кончаются. А между тем в настроении Воромеева все больше появляются неопределенность и неуверенность, и, хотя он не хочет признаться себе в этом, ему страшно, что он выиграл столько, он совершенно не представляет, что делать дальше и как выпутаться; желание испытать себя становится все заманчивее и сильнее, и он не выдерживает.

Когда Воромеев с чувством тайного облегчения намеренно проигрывает в первый раз, Колька Ветров, не выдержав, снова придвинувшись от входа в палатку к ящику, на котором, треща, оплывает четвертая или пятая смена толстых стеариновых свечей, со страхом толкает Воромеева под руку; он тоже что-то такое почувствовал и пытается помешать, остановить происходящее; Воромеев со зла материт его, и Колька обиженно замолкает. Воромеев теперь проигрывает раз за разом, и только Коржак ничего не замечает и снова вздрагивающими руками прячет деньги в черный мешочек. И даже Полосухин, несколько привыкнув к потере полугодового заработка, с простодушным изумлением таращит свои светлые глаза то на одного, то на другого игрока; он уже смутно догадывается, хотя полностью еще не понимает, а Колька Ветров, заглядывая через плечо Воромеева в карты, делает круглые глаза, жмурится, трясет головой. «На тебе еще, на! — думает Воромеев, он сейчас окончательно хозяин положения, и его движения свободны и уверенны. — Бери. Интересно, когда ты остановишься? Бери, бери, хапай, не может быть, чтобы ты не понимал, что значат для Полосухина его кровные денежки, давай проявляйся до конца».

Воромеев еще никогда не чувствовал себя так напряженно, все в нем останавливается, замирает, перед ним сейчас даже не просто человек, Захар Ефимович Коржак, с его лицом, манерой улыбаться и говорить, есть, пить, держаться с людьми, а нечто отвлеченное. Воромеевым полностью владеет своя мысль, и он подчиняется ей полностью и не может остановиться, хотя отлично понимает, что делает то, о чем потом не раз пожалеет, и что над ним потом еще долго будут смеяться, как над деревенским Иванушкой-дурачком. Но он пойдет до конца, он это знает, интересно посмотреть, чем все кончится.

Из накуренной палатки через приоткрытый полог особенно хороша чистота ночи, и у Воромеева гулко колотится сердце и руки начинают наливаться тяжестью; у Коржака на губах стынет неуверенная улыбка, а Воромеев сначала неясно и далеко, а затем все ближе начинает чувствовать страх; ему кажется, что он борется не с Коржаком, а с самим собою, в нем появляется сумятица, нарастают непонятное отчаянное веселье и легкость, он невесом, у него словно нет тела, и в то же время ему страшно.

— Ну и как, как, Андрюшенька? — всякий раз спрашивает Коржак, выигрывая.

— Ничего, Захар Ефимыч, ничего, — стараясь не глядеть на него, чтобы себя не выдать, отвечает Воромеев сквозь зубы. — Все хорошо, в норме.

Но Коржак в этот момент чуток, как зверь; происходит нечто неладное и непривычное — у него сдают нервы, и он предлагает Воромееву прекратить игру, и, когда Воромеев отказывается, Коржак больше для формы предупреждает:

— Ладно, смотри, Андрюшенька, не обижайся потом.

— Смотрю, — отвечает Воромеев и протягивает руку за новой картой. — Перебор, — говорит он, и выбрасывает карты, и начинает отсчитывать деньги; в палатке наступает тишина.