Мария Прилежаева - Удивительный год

Анна Ильинична улыбалась, глядя на смуглое, полное энергии лицо Калмыковой, и слушала. Она любила это Володино время, его петербургскую молодость, когда он приехал сюда начинать. Потом они припомнили Володиных друзей того времени и товарищей.

— Помните Глеба Кржижановского? Какой-то он сейчас, в ссылке? Володя пишет, всё тот же. Очень живой, глаза как чёрные смородинки, кудрявый, начитанный, по знаниям рядом с Володей первый марксист.

— А Ванеева Анатолия помните?

— Тоже волжанин, из Нижнего. Можно бы целое землячество в Питере из нижегородцев составить: Ванеев, Сильвин, сёстры Невзоровы. Из Шушенского пишут, болеет, бедный Какой-то весь одухотворённый.

— Михаил Сильвин, тот другой.

— Сильвин? Почему? Ну, разумеется, другой, больше земной, вы хотите сказать?

— Более, пожалуй, жизнеспособен, а тоже надёжный.

— У Володи много надёжных друзей, — сказала Анна Ильинична.

— Каков поп, таков и приход, — ответила Калмыкова. — Владимир Ильич умеет собирать возле себя умы и таланты. Разве не так?

— Так, — согласилась Анна Ильинична.

Она об этом не думала, но сейчас, припоминая товарищей Володи по «Союзу борьбы», подумала: «Так».

Известно, чем меньше времени, тем оно быстрее летит, и Анна Ильинична, взглянув на часы, убедилась, что до отхода поезда осталось недолго.

Пора поговорить о деле. О пересылке книг в Шушенское. Владимир Ильич пишет, что совестно даже, всё забирает да забирает книги из калмыковского склада, всё в долг.

— Свои люди — сочтёмся, — сказала Калмыкова.

Поговорили о последних журнальных статьях, печатании рукописи в типолитографии Лейферта, письмах из Шушенского.

— Работают оба, Владимир Ильич и Надя, вовсю! Владимир Ильич книгу закончил, статья на очереди. Оба переводят с английского. А Новый год встречали у Кржижановских в Минусе, повеселились. А охотником каким, представьте, заделался Владимир Ильич! Читают уйму. Сколько ни шли им, ещё и ещё требуют книг. Ещё требуют, елико возможно, держать в курсе политических новостей.

Тут Калмыкова вспомнила:

— Стойте! Есть новость. Кускова из странствий вернулась.

— Ну уж важная новость! — возразила Анна Ильинична.

Она знала Кускову. Не близко, но знала. Красивая, бойкая дама. Служила переписчицей бумаг у известного адвоката Плевако, научилась от Плевако ораторствовать. Любит заниматься политикой, поскольку в наше время модно рассуждать о политике. Вместе с теперешним своим мужем Прокоповичем изъездили почти все европейские страны, занимались пропагандой только чего?

— А вот стойте, что я вам покажу.

Калмыкова вышла и через минуту вернулась, неся несколько отпечатанных на ремингтоне листков.

— Читайте их пропаганду. Студент один передал. Кусковой взгляды. Её да Прокоповича сочинение. Не одни они. Группа их, да, может, немалая.

Анна Ильинична пробежала начало листика. Нахмурилась. Стала читать.

— Что такое? Странные тут вещи написаны. Рабочим недоступна политика? Рабочие не способны к борьбе? Надо ладить с хозяевами? Вот так их кредо!

— Как? Как вы назвали?

Кредо.

— Их верование. Их пропаганда. Такая, что совсем прочь от марксизма ведёт. Может, следует известить Владимира Ильича?

— Как же не следует? Разумеется, следует… Ну-ну, куда они тащат рабочих. В болото.

Анна Ильинична спрятала листы в ридикюль. Пора уже ей на вокзал.

— Меня шпики кругом сторожат, — говорила Калмыкова. — Во дворе под окошком один, против ворот на Литейном другой, на углу Литейного и Невского третий. Я их по мерзейшим физиономиям узнаю. Наверное, уж углядели, что гостья у меня. Ничего, в крайнем случае один из троих дураков до вокзала проводит. До свидания, милая Анна Ильинична! Всем Ульяновым низкий поклон.

Анна Ильинична не стала разглядывать на улице шпиков. В крайнем случае пусть провожают до поезда.

Мартовский день с капелью и солнцем внезапно сменился студёным, совсем не весенним вечером. Резкий ветер подул с моря, мча тёмные, с седыми краями, клубящиеся, как дым, облака. Невский быстро пустел. Стало холодно. Прощай, Петербург, до будущей встречи!

Она пришла на вокзал за пятнадцать минут до отхода поезда. Прозябла, устала. Мечталось занять скорее местечко в купе, согреться, уснуть под стук колёс, а завтра проснуться в Москве. Она заторопилась к вагону. На платформе обычная сутолока. Носильщики в белых фартуках, с бляхами, по чемодану под мышками, по чемодану в руках. Восклицания, прощания. Среди сутолоки мелькнула чем-то знакомая худощавая фигурка парнишки в коротком пальто. Длинная шея. В большущих глазах будто нарисован вопросительный знак.

— Анна Ильинична! — на всю платформу услыхала она.

Прошка. Из типолитографии Лейферта.

Он орал во всё горло «Анна Ильинична!», без церемонии расталкивая народ возле поезда и протискиваясь к ней.

А если шпик провожает её от дома Калмыковой? Ничего за ней нет, к чему могли бы придраться чины из министерства внутренних дел Горемыкина, но зачем всё же орать во всё горло? Что за дурачина? Зачем он привлекает внимание? Глупый Прошка! Или? Ведь она совсем не знает его.

После того вечера у Кусковой Прошка поздно вернулся домой. Очень хотелось тут же начать читать книгу «Школьные товарищи», он её в ночь прочитал бы! Но Прошке редко удавалось читать по ночам, хотя это самое счастливое чтение! Тихо, будто ты один во всём свете не спишь. Разворачивается чья-то жизнь перед тобой, будто живые люди пришли, окружили тебя, интересно с ними, печально и радостно.

Но бабка не давала жечь ночью лампу. Десять часов пробило — гаси. Прошка приехал к бабушке в Питер три года назад, когда умерла его мать. После мамы отец скоро привёл мачеху. Может, встречаются где неплохие мачехи, Прошкина же точь-в-точь как в сказке рассказывают: молодая, губы подобраны в нитку, глаза глядят жадно, а тебя словно не видят, словно тебя нет. Мачеха забрала над отцом полную власть. Потерял отец волю. Пишет в Питер, так и так, остались мы с сыночком без мамы родной Пришёл от бабушки ответ: «Сама в сиротстве живу, а внучонка не кину, пускай приезжает, приставлю к мастерству, а он старость мою будет беречь».

Беречь бабкину старость пока нужды не было, бабка была здоровёхонька. Ходила по людям мыть полы, постирать, выстаивала по воскресеньям в приходской церкви обедню, знала все происшествия в доме и осуждала Прошкино чтение. Каждая книжка для Прошки всё равно что бастион, взятый с бою.

«Но и не для одних детей, мне кажется, хороша эта книга: она хороша и для нас, взрослых друзей их», — прочитал Прошка в предисловии к «Школьным товарищам», сладко вздохнул и переселился в Италию. Там сеньоры и дамы, рабочие и бедные женщины, разные ребята, душевный и грустный учитель. Прошка весь ушёл в их жизнь, не заметив, как пронеслось время и послышалось неумолимое: