Мария Прилежаева - Удивительный год

Утренний Псков в воскресенье гудит от колокольного звона. Далеко по окрестностям растекается медное пение. Несколько минут Калмыкова слушает звон. Важная, в элегантном пальто, в шляпе с вуалеткой. Станционный жандарм вытягивается перед важною дамой, прибывшей в купе первого класса скорого поезда.

Она в задумчивости слушает, дивясь искусству обрядного звона. Затем, поманив пальцем извозчика, куда-то едет с вокзала.

— Узнаю Александру Михайловну! — тихонько воскликнула Надежда Константиновна. — Характер крупный, сложный, своеобычный.

Один раз, другой, третий приезжала Калмыкова в Псков. Всё с ночным поездом, по субботам, прямо с заседания Вольного экономического общества. Прямо к Владимиру Ильичу. Обсуждают издание «Искры». Калмыкова соглашается субсидировать «Искру».

«Искра» будет. Всё ближе. Всё вероятнее.

Владимир Ильич замолчал. Сощурившись, глядел в бесконечные дали за Белой, цветные и солнечные.

Надежда Константиновна любила это душевное его состояние, когда он удовлетворён и доволен сделанным, тем, что достигнуто. И уже видит дальше.

Не умеет останавливаться. Не умеет. Не может. Видит дальше и дальше. Идёт дальше и дальше.

Лиза не знала, кто и когда распорядился, — впрочем, зачем хитрить, кто мог распорядиться, как не Пётр Афанасьевич? Но через день в доме появилась портниха с помощницами. Посыльные из магазинов принесли куски материй: шелка, поплина, кружев, прошивок, и зала, скучно и холодно обставленная комната, с пальмами в кадках по углам и обитой синим бархатом мебелью, превратилась в портняжную мастерскую. Застучали швейные машины, обрезки материй усыпали пол. Лизе шили подвенечное платье и полдюжины послесвадебных, визитных и для приёма гостей. Назначили свадьбу. Пётр Афанасьевич пожелал, чтобы всё было богато, достойно красоты невесты и миллионного состояния жениха. Жениха своего Лиза теперь почти не видала. Он поселился в меблированных нумерах, найдя такое устройство приличным и удобным. Здесь, в Уфе, у него были важные коммерческие дела — продавал Кондратию Прокофьевичу оставленный отцом в наследство уфимский лесопильный завод, небольшой, но прибыточный, о котором Пётр Афанасьевич говорил: «Мал золотник, да дорог», на что папаша крёстный, поглаживая бороду, отвечал: «Не дороже, чай, денег».

Торговля шла туго.

Пётр Афанасьевич, из занятости редко с Лизой встречаясь, сделал ей строгое предупреждение: лишнего родне не говорить, о тех двух обстоятельствах помолчать.

— Да не краснейте, чего там краснеть, муж и жена — одна сатана, никаких промежду нами не может быть тайн, когда через две недели законной супругой вас назову. А с чужими и даже роднёй о том — тсс, молчок. Да не краснейте, я ведь вас не корю.

Он не корил, но она стыдилась. Горьким и стыдным в Лизином прошлом было то, что её отец, потомственный дворянин, был непробудным пьяницей, пропил и спустил всё имение, остался без крыши, в полном смысле слова просил подаяние и, когда удавалось что-то выклянчить у бывших знакомых или вовсе не знакомых людей, пропивал до гроша, в пьяном виде бесчинствовал и умер в белой горячке, проклятый за нищету и позор и ненавидимый Лизиной матерью. Несчастная Лизина мать ненадолго пережила мужа. Рыдая, целовала перед смертью Татьяне Карловне руки: «Не киньте сиротку. Проклятый, за гробовой доской не прощу, как ты нас погубил!»

О скверном и тёмном в своём детстве, при воспоминании о чём становилось трудно дышать, никому не рассказала бы Лиза — Татьяна Карловна выдала. Хитрый Пётр Афанасьевич сумел выудить — выдала.

А второе Что в том? Она не понимала. Нет, понимала, отчего и это Пётр Афанасьевич желает скрывать. Самолюбие страдало в ней, она притворялась:

— Не понимаю. Зачем? Что тут стыдного? У вас странные взгляды.

Он взял её руку и, хозяйски поглаживая:

— А вы, душенька моя, Елизавета Юрьевна, привыкайте: взглядов моих всенепременно и обязательно надо вам слушаться.

— Вечно слушаться! Вечно только слушаться, слушаться!

Её детскость трогала Петра Афанасьевича. Её сердитая стыдливость и детскость умиляли его.

— Да-к ведь слушаться-то легче, прынцессочка, нежели обо всём своими мозгами ворочать.

И, чмокнув её в щёчку, уколов бородой, он уходил заниматься коммерческими операциями с крёстным папашей, ворочать мозгами. Лиза смотрела в окно, как он идёт по двору, богатырского сложения, розовый, полнолицый, в зелёном с дымчатыми полосками галстуке. Садится в экипаж на высоких рессорах с лакированными крыльями. Прислонившись лбом к стеклу, Лиза смотрела, пока коляска не скроется.

— Невеста! Где ты, невеста? Примеривать кличут, невеста, — звала Александра.

— Не смей меня так называть! — топнула Лиза.

— А что, не правда, хи-хи? Как он тебе предложенье-то делал, с поцелуями или как? А? А? Расскажи.

Предстоящая свадьба, портнихи, разговоры и толки на Лизин счёт, приготовления к празднованиям — всё это вносило захватывающее содержание в пустые дни Александры. Капот даже сбросила, с утра затягивалась, шумно в корсете дышала, неотступно следила за Лизой, а сама втайне всё чего-то ждала для себя, каких-то изменений судьбы. Конечно, примерки Лизиного подвенечного платья без Александры не обходились.

— Тощая какая, кости одни, за что он тебя полюбил?

— Любовь, она привередница, — возражала старшая портниха, с булавками во рту ползая по полу, ровняя Лизе подол. — Прямей стойте, барышня, будто один бочок повыше у вас И ваш черёд настанет, Александра Кондратьевна, тогда уж царскую свадьбу сыграют папаша.

— Вовсе тела нету, — искренне дивилась Александра, оглядывая Лизу.

От её выпытывающих жадных оглядываний Лизе становилось неловко и совестно. Хотелось спрятаться. От бесстыдных Александриных расспросов, хмурости хозяйки, огромной, толстой, с пуговичным носиком, всегда немилостивой к Лизе Агафьи Петровны, фальшивых улыбок портних и двусмысленной, какой-то подмигивающей доброты Кондратия Прокофьевича. Спрятаться, убежать! Жених не замечал ничего. Не желал замечать.

— С людьми надо ладить, особливо ежели полезные люди. Вы им улыбнитесь, сердитенькая, они и подобреют.

— Он милушку-то свою начисто бросил? Справки навела? — допытывалась Александра.

— Какую милушку?

— Хи! Совсем, что ли, дурочка? Монахом жених сорок лет её дожидался, хи-хи!

Тошно Лизе. Трудно, страшно. Написать Татьяне Карловне? Что написать? Она, Татьяна Карловна, и подтолкнула, она благословила Лизу.

«Надеяться не на что. Моего жребия хочешь?»

Жребий Татьяны Карловны — классная дама института благородных девиц, длинная, плоская старая дева с мученическим лицом. Синее платье, жиденький пучок на затылке, лорнет в морщинистой руке.