Мария Прилежаева - Удивительный год

— Здравствуйте.

Надежда Константиновна и Владимир Ильич ответили:

— Здравствуйте.

Господин, держа её под руку, с ледяным спокойствием не повёл взглядом. Прошли.

— Разве вы не узнали мы вместе ехали на пароходе? — отойдя на достаточное расстояние, несмело спросила Лиза.

— Мало ли кто ехал на пароходе.

— Но она, Надежда Константиновна учит Игнатку.

— Вы даже имя поинтересовались запомнить, — неторопливо повернул к ней голову Пётр Афанасьевич.

— А почему бы нет?

— Вот что, Елизавета Юрьевна. Мне наплевать, что полковник болтал на обеде. Их жандармское занятие подозревать да выслеживать — с этими, видать, попался впросак, вон с кадетом гуляют, — а только я вам скажу, что знакомства наши в дальнейшем будут с разбором. Учителя и разная студенческая публика не наша компания. Нам не подходит, по нашему положению даже и смешно. Наше общество отборное, из видных людей, и я мечтаю, что вы, моя хозяюшка, научитесь держать тон, как надо быть. Как кому поклониться, кого как принять, кого допустить, а кому на порог показать. Гордости побольше иметь надо, волшебница моя. Больно уж просты. Привыкать надо повыше держать головеночку: не кто-нибудь я, а супруга законная Петра Афанасьевича.

Встреча в парке продолжалась два часа.

Владимир Ильич рассказал всё нужное Малышеву, накачал всеми необходимыми знаниями и советами по поводу «Искры». Взял адреса. Теперь и к Уралу дорожка проложена.

Некоторое время после ухода Малышева они ещё оставались в берёзовой аллее на скамье. Владимир Ильич словно только теперь увидел стройность берёзок и чистоту стволов. А какая зелёная, почти весенняя травка! А синева какая глубокая между плывущими, яркими от солнца облаками!

Эразма по-настоящему Владимир Ильич заметил тоже только теперь. На душе у Владимира Ильича было легко и спокойно, и оттого, может быть, хмурость и строгость семнадцатилетнего юноши позабавили его, а может быть, тронули.

— Итак, собираетесь стать генералом? — поглядев на погоны Эразма, сказал Владимир Ильич. И серьёзно: — Революционным генералом, конечно?

По привычке, рассеянности, из смущения, ошеломлённый вопросом, Эразм вскочил, выкатил грудь колесом:

— Точно так.

Владимир Ильич потянул его за руку:

— Сядьте.

— Вы считаете, что можно быть революционным генералом? — спросил Эразм, глядя в упор и с надеждой на этого немного скуластого, чуть рыжеватого, с прищуренным смеющимся взглядом человека, который жил целью создать социалистическое общество.

— Настанет время — очень и очень нам будут нужны свои генералы, — ответил Владимир Ильич.

Он понятно и просто объяснил Эразму, почему и зачем нам будут нужны свои революционные генералы.

Потом они разошлись. И Владимир Ильич с Надеждой Константиновной пошли через весь город к себе, в мезонин купеческого дома на углу Жандармской и Тюремной улиц.

«Стучи в барабан и не бойся. Стучи в барабан и не бойся». Слова гремели в ушах, как оркестр. Как праздничный звон колоколов. Торжественно сопровождали Лизу. Необычайно важный смысл был в этих словах, хотя не вполне ею разгаданный. Они звали не туда, куда не всем был открыт доступ.

— Ты чего радуешься? Радуется чего-то, — сказала Александра за завтраком, видя тайную улыбку Лизы, чуть скользившую возле губ.

— Стало быть, есть причины на то, — ответил Кондратий Прокофьевич, поглаживая бороду с обычной нечистой ухмылочкой.

Лиза ушла и заперлась в своей комнате. «Если позовут, не откроюсь. Ах, надоели вы мне, до смерти надоели!»

Но сегодня было любопытно на душе. Словно в предчувствии необыкновенного чего-то.

Она подошла к своей пышной, из двух перин, постели и из-под верхней перины достала книжку Добролюбова со статьёй «Когда же придёт настоящий день?». Лиза спрятала её потому, что, во-первых, как сказал Владимир Ильич, Добролюбов был запрещён, хотя только для публичных библиотек, но всё же Во-вторых, потому, что тогдашний её приход к Ульяновым был тайной. И книжка была тайной, страшившей и волновавшей её. Лиза помнила, что сказал Владимир Ильич: «Вам откроется новое». Что это новое? Какое оно? В самом названии статьи заключалось что-то заманчивое и тревожащее. «Когда же придёт настоящий день?»

Первые страницы разочаровали Лизу. Вернее сказать, почти ничего не поняла. Но Владимир Ильич сказал, нужно умственное напряжение. Она читала, долбила каждую фразу, стараясь вникнуть в скрытый для неё смысл. Ум оставался холодным, воодушевление гасло. Одно Лиза поняла, что Добролюбов настроен против чувствительных барышень. Почему? Слишком трудно для Лизы разъяснял Добролюбов своё ироничное отношение к чувствительным барышням. Она не привыкла читать такие сложные книги.

Отложила. Подошла к окну. Окно её комнаты выходило в переулок. Пыльный пустой переулок. Лиза скучно смотрела на пыльный переулок, на дощатый забор соседнего дома. Вздохнула. Тот мир, из которого к ней пришла эта непонятная книга, слишком высок, недоступен. Что ж, сдаться? Зачем-то всё-таки Владимир Ильич выбрал для неё именно эту статью.

Она вернулась к книге и стала читать. Со скукой. Понимая, однако, что повинна в этой скуке она, Лиза, а не Добролюбов, которого Владимир Ильич назвал могучим талантом.

Лиза всё-таки хотела добраться до сути, усердно читая, как когда-то усердно учила в институте уроки Постепенно что-то забрезжило. Словно обрызнуло росой, мысль оживилась. Она со вниманием стала следить за рассказом Добролюбова о девушке, по имени Елена, из «Накануне» Тургенева. Начала понимать: она из того мира. Такой, наверное, была в девятнадцать лет политическая ссыльная Надежда Константиновна. Задумчиво-серьезная юность, жажда деятельности, добра для других…

Лиза жадно, поспешно читала.

Хотелось подумать, но она не могла остановиться. Нет, стоп. «То презрение или, по крайней мере, то строгое равнодушие к ненужным излишествам богатой жизни» Стоп, стоп. Ведь и Владимир Ильич говорил об этом. «Если бы было не поздно, я ответил бы так. Грустно, когда женщина ищет в замужестве не любовь и не дружбу, а устройство, житейский комфорт». Так он ответил. Он сказал: отвратительно. Так он сказал. Не надо думать об этом. Не буду думать. Не буду.

Вдруг она всхлипнула. Громко. Она чувствительная барышня, — странные, непонятные чувства нахлынули на неё. Она читала дальше. «Ей нужно было чего-то больше, чего-то выше, но чего — она не знала, а если и знала, то не умела приняться за дело», — читала Лиза. Боже мой, боже, это о ней, о Лизе, сказал Добролюбов! Боже мой, боже мой, вот зачем Владимир Ильич дал Лизе статью Добролюбова, чтобы подсказать: ты тоже хочешь «чего-то больше, чего-то выше» Да! Но дальше. Елена хочет счастья и добра для людей, она не может быть спокойна, когда вокруг людские несчастья и горе. «Постойте, а я? А Татьяна Карловна? А Пётр Афанасьевич? Что мне Татьяна Карловна! Что мне Пётр Афанасьевич! Я, я, Лиза Самсонова, кто я, какая, куда я стремлюсь, где моя цель, сколько тысяч вёрст отделяет меня от Елены? От сестёр Невзоровых? От Ульяновых?»