Леонид Волынский - Сквозь ночь

— Мне, пожалуй, пора, — сказал Кирилл, кроша в пальцах пахучую мандариновую корку.

— Ну, иди, сынок, иди… — сказал усатый.

Кирилл оглянулся, ища глазами официантку, полез в карман. Измятые бумажки словно бы обожгли его, он выдернул руку и сунулся в другой карман.

— Ты что? — спросил усатый.

— Да ничего, — нахмурился он. — Рассчитаться надо.

— Ну, это не твоя забота, — сказал усатый. — Иди, иди, пригодятся тебе твои денежки.

Он сердито подтолкнул Кирилла ладонью в спину:

— Иди…

Кирилл поднялся, пожал протянутую руку.

— Ну, смотри! — сказал усатый. Он свирепо нахмурился и поставил дыбом усы. — Смотри там!

Больше он ничего не сказал. Кирилл взял рюкзак и прошел, не оглядываясь, сквозь шум, и разговоры, и барабанное буханье.

Внизу, в вестибюле, было тихо. Безногий чистильщик драил сапоги какому-то военному. Швейцар курил папиросу, пуская дым ноздрями, длинная борода его дымилась.

Кирилл толкнул вертящуюся дверь и вышел на улицу. Снег перестал, к вечеру подморозило. Площадь уже не казалась такой пустынной; видны были дальние дома, синеватые на холодном малиновом небе, и прикрытый свежими сугробами бетонный фонтан в центре. Под ногами поскрипывало.

Он пересек улицу, прошел к троллейбусной остановке, постоял, отвернувшись от ветра, посмотрел на фанерное объявление, криво приколоченное к деревянному столбу: «Требуются токари, слесари, инструментальщики, наладчики, арматурщики…» Список был длинный, в два столбца, а внизу стояло: «В неограниченном количестве».

«Можно бы и остаться», — подумал он. В свои девятнадцать был он уже и токарем, и шофером, и даже месяца два диспетчером в гараже — и все искал чего-то, выгадывал… «Рыба ищет, где глубже…» — подумал он и усмехнулся. Свистя роликами, подошел троллейбус. Он увидел надпись «Парк культуры — вокзал», секунду помедлил и вошел.

Снова побежали навстречу дома, и вывески, и люди, и вскоре он увидел вокзальные часы — они уже светились в ранних пепельных сумерках неярким желтым светом. До поезда оставалось двадцать минут.

Он пошел не торопясь на перрон. Скорый «Челябинск — Москва» стоял на первом пути, у вагонных дверей толпились провожающие. Он нашел свой вагон, вошел и снял с плеча рюкзак. Сразу стало жарко, но он не разделся; сел, опустил голову на руки.

«Граждане пассажиры, — гундосо сказал на перроне репродуктор, — через пять минут с шестого пути отправляется поезд номер пятьдесят девятый. «Челябинск — Кустанай». Просьба к провожающим освободить вагоны».

Он поднял голову и прислушался. Сердце упало куда-то вниз, подскочило и гулко забилось.

«Повторяю, — монотонно пробубнил репродуктор, — через пять минут с шестого пути…»

Кирилл зачем-то взглянул на часы, сунул руку в карман и нащупал измятые бумажки.

— Чепуха… — прошептал он.

Но сердце билось все так же гулко, и внезапно он глубоко вздохнул, оглянулся и, схватив рюкзак, быстро пошел к выходу. Человек с двумя чемоданами попался ему навстречу, он прижался к стене, пропустил его и не помня себя выскочил из вагона и побежал вдоль поезда, на ходу закидывая на плечо рюкзак и оскальзываясь на притоптанном снегу. На втором пути стоял еще один состав, он нырнул под вагон, зацепился за что-то рюкзаком и больно ударился коленом о рельс. Третий, четвертый и пятый пути были свободны. А с шестого, коротко прогудев, медленно тронулся пассажирский «Челябинск — Кустанай».

Он помедлил секунду и побежал наискосок, перепрыгивая через шпалы. Проводники стояли на перекрытых щитками подножках, держа перед собой свернутые желтые флажки. Он зацепился за шпалу, поскользнулся, упал, поднимаясь, увидел прилипшие к освещенным окнам лица и побежал дальше, ловя воздух ртом. Только бы не упасть снова! Никогда еще он не пасовал перед жизнью, не признавал себя побежденным… Ему что-то кричали, и проводник последнего вагона испуганно грозил флажком, но он видел только снег под ногами и бежал, сколько мог. А поезд уходил все дальше и дальше, и вскоре красный огонек хвостового сигнала растаял, растворился в синеющей мгле.

1954

Все началось совершение неожиданно. С утра еще небо сияло чистейшей голубизной. И никто не приметил, как на горизонте, с северо-восточной стороны, появилась зловещая темная дымка.

Около полудня по безбрежной рыжеватой степи пронесся первый, слабый, как вздох, порыв ветра. Прошлогодний ковыль сухо прошелестел и ненадолго затих. Уже следующий порыв круто пригнул его к земле. На жирно чернеющих вспаханных участках кое-где взвились и побежали зигзагами мутные гривки пыли.

Анатолий Воротынцев, бригадир тракторной бригады, поднимавшей целину на самом отдаленном массиве, в семидесяти километрах от усадьбы МТС, шел в этот момент от полевого вагончика к складу горючего. Холодный гудящий ветер с силой толкнул его в спину, рванул из рук газету. Придерживая на голове ушанку, он обернулся. С севера на юг во всю ширь горизонта двигалась, быстро застилая небо, свинцовая, с клубящимися краями туча. У вагончика загремело, и, звеня, покатилось порожнее ведро. Протяжно и тонко заржала кобыла Самоходка, стоявшая у озера. Дед Семениченко, собиравшийся везти воду трактористам, кричал что-то и размахивал руками, указывая кнутовищем на небо. Бороду его сносило ветром в сторону, и виден был беззвучно раскрывающийся рот. Анатолий, придерживая ушанку, подбежал к деду.

— Беда! — крикнул ему в ухо Семениченко, тыча кнутовищем вверх. — В точности як в тринадцатом году.

— А что это? — спросил Анатолий, с чувством невольного страха глядя, как быстро полдень уступает место сумеркам.

— Буран! — крикнул дед Семениченко. — Зараз даст жизни!

Последний луч солнца скользнул по степи, рыжие ковыли пламенем затрепетали под низким дымно-черным небом, потом сразу все потемнело, погасло, и Анатолий увидел первые снежинки.

Необыкновенно крупные, похожие на клочья ваты, они неслись вместе с ветром, кружась и взлетая на восходящих струях, наполняя все вокруг неистово вертящимся, слепящим мельканием.

Анатолий, пригнувшись, побежал к вагончику. Из приоткрытой двери растерянно выглядывали учетчица Юля и повариха тетя Даша.

— Видали? — крикнул Анатолий, взбегая по ступенькам.

— Господи, — жалостной скороговоркой сказала тетя Даша, — вот наказание, конец света, пропал весь обед.

— Обед, обед… — передразнил Анатолий, быстро стягивая побелевшую на груди гимнастерку.

Он надел поверх нижней рубахи ватник, поднял и отряхнул ушанку и, застегиваясь на ходу, выскочил из вагончика. Дед Семениченко привязывал кобылу на подветренной стороне. Сквозь свист и завывание ветра слышалось тарахтенье мотора, и через минуту среди густого мелькания показался темнеющий корпус трактора. Грузный «С-80», лязгая гусеницами, шел напрямик, чуть левее вагончика.