Леонид Волынский - Сквозь ночь

— Господи твоя воля! — взвизгнула тетя Даша. — Сейчас на кухню наедет!

— Эй! — крикнул Анатолий и побежал наперерез трактору.

— Ты бы, старая, чем божественные слова говорить, запас делала б, — сердито сказал дед Семениченко. — Померзнем же!

Он кинул в вагончик охапку кизячных кирпичей. Трактор остановился в трех метрах от полевой кухни.

— Чего махал? — прогудел тракторист Магамбетов, приоткрыв дверцу.

— Боялся, кухню раздавишь, — сказал Анатолий.

Магамбетов усмехнулся и не торопясь вылез из кабины. За ним спустился прицепщик Хусаинов и сразу, наклонив голову, побежал к вагончику. Магамбетов — огромный, неуклюжий — постоял, глядя в степь узкими черными глазами. Он был в своем замусоленном ватнике и лохматом волчьем треухе, — еще с утра ребята посмеивались над ним.

Анатолий тоже принялся напряженно вглядываться в даль. Вскоре послышалось ровное урчание: темно-серый «ДТ» вывалился из мглы слева. Маленький, улыбающийся Вася Яковенко, с круглым, луноподобным лицом и, как всегда, испачканным коротеньким носом, приоткрыл дверцу.

— С праздничком! — крикнул он.

— Тебе все смех! — махнул рукой Анатолий.

Третья машина подошла через пятнадцать минут.

— Привет героям-полярникам! — высунулся из кабины Виктор Захаров. Ему, видимо, очень нравилось происходящее.

— Рыленкова не видел? — спросил Анатолий.

— Нет, — пожал плечами Захаров.

Он соскочил и стремглав помчался к вагончику. На нем была летняя клетчатая рубаха. Прицепщик его, долговязый Митя Канцыбер, побежал вслед, бодая головой косо летящий снег. Четвертой машины не было слышно.

— Застрял интеллигент… — сказал Анатолий. Он все еще озабоченно вслушивался и вглядывался, щурясь от слепящего снега и придерживая рукой ушанку.

Магамбетов постоял рядом с ним, затем молча полез в кабину своего «С-80» и, высунув руку, почистил темной ладонью ветровое стекло.

— Куда? — крикнул Анатолий. — Смотри, заплутаешься!

Магамбетов не торопясь захлопнул дверцу.

Всего только месяц с небольшим стоял в степи бригадный вагончик; в последних числах марта Магамбетов приволок его сюда, буксируя тросом. Зима упрямилась долго, и ребята с самого начала полностью оценили добрую совесть колхозных плотников из артели «Ак-Кудук». В свежих, пахнувших смолою стенах не было ни единой щели, дверь прикрывалась плотно, и куцая чугунная печка грела достаточно хорошо.

Теперь все лежали и сидели на своих постелях, слушая, как шипит и завывает буран. Митя Канцыбер тренькал на гитаре, подаренной кустанайскими пионерами. Дед Семениченко сидел на корточках у печки, куря и пуская дым в приотворенную дверцу. Красноватые отсветы пробегали по его лицу, а в густой серой бороде дрожали капли растаявшего снега.

Прошло около часа с того времени, как Магамбетов уехал, и все поочередно уже по нескольку раз выглядывали в дверь. Но ни Магамбетов, ни Рыленков со своим прицепщиком не появлялись.

Наконец между порывами ветра послышалось отдаленное тарахтенье.

— А ну, тише! — сказал Анатолий.

Долговязый Канцыбер приглушил ладонью гитару. Все напряженно прислушались.

— Едут, — сказал дед Семениченко.

Он швырнул окурок в огонь, поднялся и приотворил дверь, впустив стайку беснующихся снежинок.

Магамбетовский «С-80» действительно подходил, пропечатывая гусеницами две глубокие колеи в мягком снегу. За ним, тарахтя и оглушительно стреляя из выхлопной трубы, шел старый колесник «ХТЗ» Рыленкова.

Через пять минут Магамбетов и рыленковский прицепщик Сунозов поднялись по ступенькам, стуча сапогами о порог. За ними вошел Рыленков. Магамбетовский ватник болтался на нем, как на вешалке, а испачканный нос казался черным на бледном до синевы, худом лице. Смешливый Вася Яковенко не удержался и прыснул:

— Спасли челюскинца…

Но никто не поддержал его. В тишине Рыленков прошел к своим нарам, сбросил ватник и принялся стягивать рубашку, роняя на пол ломкие пластинки оледеневшего снега.

— Ну и ну!.. — тихо произнес Канцыбер.

— Что там случилось? — спросил Анатолий, хмурясь.

— Зажигание отказало, — глухо сказал Рыленков. Он сбросил и нижнюю рубаху, потемневшую от влаги, и потер ладонями узкую, впалую грудь.

— Все у тебя не как у людей, — брезгливо сказал Анатолий. — Пешком надо было бежать.

— Я ему говорил, — сказал Сунозов, тоже раздеваясь и стуча зубами от холода.

Рыленков молча выдвинул из-под нар потертый коричневый чемодан и достал из него рубашку и заштопанный на локтях свитер. Учетчица Юля вышла из-за пестрой занавески, делившей вагончик на две неравные части.

— Я вам сейчас чаю вскипячу, — сказала она, испуганно глядя, как от брошенной на пол рыленковской одежды натекает длинная овальная лужица.

— Ничего мне не надо, — сказал Рыленков.

— Простудитесь, — робко сказала Юля.

— Н-ничего мне до самой смерти не будет, — слегка заикаясь, повторил Рыленков.

— Герой… — усмехнулся Анатолий.

— Давай кипяти, — сказал Сунозов. — Чего там спрашивать…

Он подошел к печке и присел на корточки, подставив теплу раскрытые ладони. Юля принесла закопченный чайник.

— Вот и отсеялись к праздничку, — сказал в тишине Канцыбер. Он снова взял гитару и принялся перебирать струны.

— У нас на Украине такого и быть не может, — вздохнул Яковенко.

— А здесь, думаешь, кажный раз такое случается? — сказал дед Семениченко. — Это вам, хлопцы, между прочим, природа испытание делает…

Он подошел к двери и выглянул. С севера несло все новые и новые массы снега, и у вагончика лежал уже довольно высокий сугроб. Дед, кряхтя и осторожно нащупывая заметенные снегом ступеньки, спустился и, проваливаясь выше колен, стал пробираться на подветренную сторону, к лошади. Виктор Захаров подошел к двери и тоже поглядел.

— Здорово, — сказал он. — Теперь мы вроде как на дрейфующей станции. «Северный полюс пять».

Яковенко громко расхохотался.

— Чего ты? — обиженно сказал Захаров. — Думаешь, плохо на дрейфующей пожить? Мирово!

— «Мирово», — вздохнул Анатолий. — Имей с пацанами дело…

Он поднялся и, подойдя к печке, плюнул в огонь.

— Юля! — позвал он.

Девушка выглянула, отогнув занавеску.

— Давай-ка посмотрим, — сказал Анатолий, — что там у нас получается.

— Сейчас, — откликнулась она.

Через минуту она вышла, держа в руке обернутую газетой тетрадь.

— Ну-ка, — сказал Анатолий.

Он перелистал аккуратно разграфленные странички. Почерк у Юли был такой, каким пишут старательные ученицы-отличницы, — тонкий, с ровным наклоном вправо и красивыми завитушками в заглавных буквах.

— Вот тебе и мирово, — сказал Анатолий, посмотрев последнюю страницу. — Ты, Захаров, сегодня сколько успел?