Леонид Волынский - Сквозь ночь

Она опустила занавеску, вздохнула. Митя спел «Виють витры» и завел другую — «Розпрягайте, хлопцы, коні…». Эту уже знали все, даже Магамбетов, — Юля различила среди других и его гудящий бас.

Песня сжимала ей сердце, теснила печалью и радостью. Она прикрыла лицо ладонями и слушала, подпевая про себя. «Дома, должно быть, тепло… Скоро вишня зацветет. В мае жуки гудят, как самолеты, ударяются с разлету об листья и об стены и падают — толстые, черные — лапками кверху… Здесь их, наверно, нету. Надо будет у деда Семениченко спросить. А божьи коровки? Посадишь ее на ладонь — маленькую, твердую: «Лети, лети…» Посидит, проползет щекотно на самый кончик, пальца, подумает и вдруг, выпростав прозрачные крылышки, поднимется в воздух. Говорят, это к счастью. Пустяки, конечно, а все же загадываешь, провожаешь глазами: «Лети, лети…»

И вот сама улетела. Мать крепилась, хлопотала, собирала в дорогу, а на вокзале расплакалась: «Куда же ты, доню? Неужто дома тебе места мало?»

Мама, милая мама!.. Ну как ей объяснишь, как расскажешь? Дома, конечно, хорошо и все любо — каждый камешек, и тополи у заводи, и густая белая сирень под окошком, и старый пруд с зеленой ряской. Все там привычно, а сердце просит чего-то большего, широкого, как эта степь. Только, пожалуй, никто этого не поймет, да и самой-то не очень ясно.

Ребята затихли. Она посидела еще немного, задумавшись, затем встряхнулась, посмотрела на ходики, повязала кумачовую косынку. Взяла свою тетрадку и вышла.

— Глеб! — деловитым шепотком сказала она, полистав страницы. — У тебя, значит, сколько всего получается?

— Ты что? — спросил Анатолий, открыв глаза. Он все еще лежал на своей койке, закинув руки за голову.

— Да вот, — сказала Юля и почему-то покраснела, — уточнить хочу, скоро суточную передавать.

— Ты погоди уточнять, — хмуро сказал Анатолий и посмотрел на часы: было сорок минут шестого.

Он поднялся и выглянул, приоткрыв дверь. Буран все еще буйствовал, и горбатый сугроб у вагончика вырос почти вдвое. Он постоял немного, притворил дверь.

— Дай-ка бумажки листок, — сказал он Юле.

Присев на свою койку, подложив под листок тетрадь, он подумал, вертя в пальцах карандаш, и написал:

«Директору Шубаркульской МТС т. Демочкину И. С. Секретарю партбюро т. Жумабаеву. Секретарю КСМ комитета Сильченко. Выполняя взятые на себя обязательства, наша молодежно-комсомольская бригада к международному празднику трудящихся — Дню Первого мая произвела весновспашку целины на площади 525 гектаров, т. е. 105 %, засеяв яровой пшеницей 500 га, т. е. 100 %. задания. Экономия горючего 16 %, смазки — 12 %.

Он протянул Юле исписанный листок и тетрадь. Уже основательно стемнело, и дед Семениченко, взяв из печки огня, зажег «летучую мышь». Юля подошла поближе к свету и прочитала.

— Что это? — спросила она, подняв глаза.

— Ты что, неграмотная? — небрежно сказал Анатолий. — Рапорт первомайский. Передашь на МТС.

Она прочитала еще раз, сосредоточенно сдвинув брови, — листок чуть-чуть дрожал в ее руке.

— Я… — запнулась она. — А как же те пятьдесят гектаров?

— Ну, это уж не твоя забота, — усмехнулся Анатолий. — Как-нибудь досеем, в долгу не останемся.

— Да… — нерешительно сказала она и взглянула на листок. — Но ведь это же неправда?

В словах этих и во всем ее виде было столько наивного удивления, что Анатолий не выдержал и расхохотался. Рыленков, приподнявшись на локте, внимательно и серьезно посмотрел на нее. Вася Яковенко, не упускавший случая посмеяться, свесился с верхней полки.

— Эх ты, курносая… — снисходительно протянул Анатолий. — Что ж, нам, выходит, из-за такого пустяка первенство терять? Чудачка тоже…

Он улегся на койку. Юля постояла минутку, глядя себе под ноги.

— Я… — снова запнулась она и почему-то взглянула на Рыленкова, — я этого не могу…

— Как? — удивленно переспросил Анатолий.

— Не могу я это передавать, — тихо повторила она.

— Ты что? — сказал Анатолий, приподнимаясь. Он приставил палец ко лбу и выразительно повертел им.

Яковенко прыснул, заслонившись ладонью. Юля нахмурилась и ковырнула носком ботинка присохший к полу расплющенный блинчик грязи.

— Слыхали?.. — проговорил Анатолий, улыбаясь. — Птичка-синичка голос подает.

— А что там такое? — спросил Яковенко. — Ну-ка, покажь.

Он протянул руку, взял листок и, свесившись еще ниже, прочитал, шевеля губами.

— Понятно, — сказал он и, подмигнув, передал листок Магамбетову.

— Зарезала нас природа, — вздохнул Канцыбер и потрогал пальцами струны.

— Ты свою балалайку покудова брось! — жестко сказал Анатолий.

— Командуешь… — пробормотал Канцыбер, но все же отложил гитару.

Юля стояла, сдвинув брови и глядя в пол, маленькая, бледная, в своих зеленых штанах и красных обтерханных румыночках. Слышно было, как свистит буран и как тикают ходики. Листок путешествовал из рук в руки. Последним его взял Рыленков. Он прочитал рапорт, быстро водя по строчкам глазами, посмотрел секунду на Анатолия и сказал:

— Н-на т-твоем месте я бы этого н-не делал.

— На моем месте? — певуче переспросил Анатолий. — Тебе, парень, на моем месте не скоро быть. Ты давай на своем еще подучись… — Он рывком взял у Рыленкова бумагу; у того остался в пальцах оторванный уголок. — Давай, курносая, включай свою технику.

Он поднялся, потянулся до хруста в плечах, зевнул.

— Давай… — повторил он и протянул Юле листок.

Она растерянно оглянулась. Ребята молча смотрели на нее, даже у Васи Яковенко в глазах погас смех.

— Ну! — сказал Анатолий. — Просить тебя, что ли?

Она беспомощно пожала плечами и взяла листок. Рыленков проводил ее напряженным взглядом.

— Тоже еще, пигалица, — усмехнулся Анатолий. Он снова потянулся и лег, подложив под голову руки.

— Если х-хотите, — сказал Рыленков, заикаясь сильнее обычного, — она п-права.

— Посмотрите на него, — презрительно поморщился Анатолий, — как он за бригаду болеет!

— П-послушай… — начал Рыленков. — Если она еще не научилась лгать…

Закончить ему не пришлось. За занавеской Юля сказала:

— Алло! Станция! Станция!

Все почему-то притихли.

— Никифор Кузьмич? — сказала Юля. — Слышите меня? Здравствуйте, Никифор Кузьмич!

Анатолий вытащил из-под головы руки и взглянул на часы. Было ровно шесть.

— Слышите меня? — повторила Юля. — Ничего, все в порядке. Передаю. Пахота нарастающим итогом пятьсот…

Анатолий приподнялся, глядя на занавеску сузившимися глазами. Яковенко не удержался — хихикнул.

— Сев за сутки не уточнила, — сказала Юля. — Буран помешал. Приблизительно двадцать.

— Слыхали? — сквозь зубы сказал Анатолий. — Ах, ты… — Он побледнел и поспешно спустил ноги с койки.