Леонид Волынский - Сквозь ночь

— Я еду на целину, — сказал паренек. — Мы тут эшелоном, до вечера стоять будем.

— Вот тебе раз! — проговорила женщина. — А ты, случаем, не утек из дому?

— Что вы, тетя, — сказал он и покраснел еще сильнее.

— А по правде?

Девушка прикусила губу и потупилась, чтобы не рассмеяться. Паренек нахмурился и пожал плечами. Женщина вздохнула.

— А мама как же? — спросила она.

— Ничего. Привет вам передавала…

Он порылся в своем мешке и вытащил обернутый в магазинную бумагу пакетик.

— Ну вот еще, — сказала женщина, — это зачем…

Она положила пакетик на стол, не разворачивая. На ощупь было похоже на чулки.

— Как же вы там живете? — спросила она.

— Ничего, живем помаленьку.

— Ну, раздевайся, я покушать соберу.

— Спасибо, — степенно ответил он. — Мы завтракали.

— Все равно раздевайся, — сказала она. — Скоро дядя придет, будем обедать. — И вышла.

— Раздевайтесь, пожалуйста, — сказала девушка. От неловкости она все время раскрывала и захлопывала книгу.

Он снял ватник. Ушанка у него свалилась с колен, он поспешно поднял ее.

— Давайте, — сказала девушка, — я повешу.

Она вышла из комнаты. Он пригладил торчащие на макушке волосы и огляделся. В квартире было чисто прибрано, не то что в их московской комнатенке. От его резиновых сапог на блестящий паркет натекла выпуклая темная лужица. Девушка вернулась и снова взялась за книгу…

— На целину, значит? — сказала она.

— Ага, — кивнул он, искоса глядя на лужицу.

Она помолчала, наморщив лоб. Он осторожно шмыгнул носом.

— Десятилетку окончили? — спросила она. Он отрицательно качнул головой.

— Восемь, — сказал он и зачем-то ковырнул ногтем пятнышко на своих лыжных штанах. — Придется теперь в вечернюю поступать.

— А там разве есть?

Он пожал плечами:

— Говорили, будет. При совхозе.

Оба помолчали. Потом он спросил:

— А вы где учитесь?

— В десятом.

— А дальше?

Она пожала плечами.

— На геологический хочется. Не знаю, выйдет ли. Девочек туда неохотно берут. Да и отец возражает.

— Понятно, — сказал он.

Снова помолчали. Она оставила книгу, расплела кончик косы и принялась заплетать потуже.

— У вас тут охотничий магазин далеко? — спросил Виктор.

— Охотничий? — Она заморгала пушистыми ресницами, припоминая. — Кажется, на Кирова.

— А ехать туда как?

— Троллейбусом. Прямо до центра.

Ляля помолчала и спросила:

— А вам зачем же?

— Да так… — сказал он и кашлянул. — Ружье купить надо.

Он хотел сохранить серьезность, но ему не удалось. От улыбки не тронутое бритвой лицо его со светленьким пушком на щеках еще более округлилось.

— Там, на целине, говорят, охота мировая, — сказал он. — Зайцы так и шастают.

Он снова кашлянул и не без труда нахмурился.

— Вот как, — сказала она. — Интересно…

— Съезжу, пожалуй, — сказал он.

— Хотите, я вас провожу? — предложила она. — А то сами еще не найдете.

Она забросила косу за спину и поднялась. В троллейбусе она спросила:

— Небось мама не отпускала?

— Было, — улыбнулся он.

Она протерла пестрой варежкой замерзшее стекло и поглядела на бегущую заснеженную улицу.

— Москва небось красивее?

— Это само собой.

— Обязательно на каникулы съезжу, — сказала она. — Третий год отец обещает. Университет посмотреть охота.

— Надо, — согласился он.

— А вы, конечно, видели?

— Видал, — усмехнулся он. — Я там работал.

— Как? — удивилась она.

— Строили мы.

— А-а…

Она помолчала и взглянула украдкой на его руки. Они лежали на коленях — покрасневшие от холода, тяжеловатые, с короткими пальцами и въевшимися под ногти черными каемками. На левом мизинце не хватало одного сустава. Она поспешно отвела взгляд и сказала:

— Я читала: тех, кто работал, вне конкурса зачисляют.

— Точно, — сказал он. — У нас многие поступили.

— А вы почему же? — спросила она, глядя в окно.

Он помолчал.

— Всем поступать — места не хватит, — сказал он погодя и улыбнулся.

Она поправила шапочку на голове и сказала:

— Нам через одну сходить.

— И потом, матери тоже достается — будь здоров, — сказал он. — Без отца знаете как…

— Следующая Кирова! — пропела сзади кондукторша.

— Будем пробираться, — сказала девушка.

В охотничьем магазине он купил ижевскую одностволку за сто сорок девять рублей. Выбирая ее, он изо всех сил сохранял серьезность, но под конец расплылся в улыбке.

— Мировая вещь, — сказал он, закидывая ремень на плечо. — И недорого.

— А патроны? — сказала она.

— Ах да! — спохватился он.

Деньги лежали у него в боковом кармане, зашпиленном большой английской булавкой. Доставая их, он держал булавку в зубах.

На обратном пути им повстречались пятеро в таких же новеньких ватниках и ушанках. Только у одного на голове была крохотная кепчонка с пуговкой. Из-под кепчонки на лоб свисала косая челка.

— Братцы! — сказал он нарочито скрипучим голосом. — Глядите, теперь всем волкам и зайцам труба: Витька ружжо купил.

— Ладно тебе, баламут, — сказал Виктор, краснея. — Знакомьтесь, ребята, это моя сестра двоюродная.

Все пятеро больно пожали ей руку.

— Слышь, не опаздывай! — крикнул вдогонку тот, что был с челкой.

Дома им открыл полный, небольшого роста человек с мохнатым полотенцем через плечо.

— А-а-а, — нараспев сказал он, — молодежь. Приветствую, приветствую… Будем знакомы.

Он тщательно вытер пальцы, каждый в отдельности, и протянул Виктору мягкую — подушечкой — ладонь.

— Разоблачайтесь, — сказал он. — Обедать будем.

За столом он налил себе и Виктору по рюмке водки. Чокнулись.

— Значит, на целину? — спросил он, выпив и цепляя вилкой селедочный хвостик.

— Ага, — сказал Виктор.

— Ну что ж… Молодцом. — Дядя поглядел на него, жуя селедку. — Лет-то тебе сколько? — спросил он погодя.

— Шестнадцать, семнадцатый, — сказал Виктор.

Дядя вздохнул.

— Ну, а мать как же? Одна теперь останется?

— Зачем, — сказал Виктор. — К осени заберу.

— Вот как? — Дядя покровительственно улыбнулся. — Ну, а где же вы там с матерью жить будете? Уж не в палатке ли?

Он подмигнул тетке, все еще улыбаясь.

— Зачем, — нахмурился Виктор. — Построимся…

— Ох-хо-хо, молодежь, — вздохнул дядя. — Море вам теперь небось по щиколотку, не выше? Ну что ж, желаю… Ксюшенька, добавь-ка щец.

Выпили по второй. Виктор старался есть не прихлебывая. Девушка задумчиво катала по скатерти хлебную крошку, а дядя жевал, глядя на него рассеянно-добродушными, усталыми глазами.

— Дай-ка я и тебе добавлю, — сказала тетя. — Небось кондер надоест еще.

— Спасибо, — сказал он, — не хочется.

От выпитой водки стало жарко и еще почему-то смутно-обидно. Он вытащил скомканный серый платочек и вытер лоб.