Михаил Никулин - Повести наших дней

И Андрей снова принялся за письмо, а Хвиной, решительно натянув треух, пошел помогать конюху запрягать кобылу. Письмо ему вынес сам Андрей и посоветовал:

— Ты, кум, сначала заезжай домой за винтовкой. Хоть бандиты и притихли, но все же ухо надо держать повострее. Может, Сергеев не захочет в дроги садиться, так ты построже с ним… И тут винтовка не будет помехой. Зря-то ею не размахивай, а все-таки пусть он видит…

— Как сумею, так и сделаю, — сказал Хвиной, которого не покидало сердитое настроение.

С таким настроением он въехал через час во двор Аполлона, слез с дрожек, поправил винтовку и уставился на хозяина.

— Опять зачем-то приехал? Опять что-то заберешь со двора? — негромко спросил Аполлон.

— А ты думал, что я пшеницу назад привез? — ощетинился Хвиной.

— Знытца, я не такой дурак, чтобы так думать! Что надо?

— Постояльца выкуривай из дома и грузи на дрожки, я его оттарабаню в станицу, чтоб духом его тут не пахло.

— Из-за этого у нас спору не будет. Я, знытца, сейчас тебе его со всеми пожитками… — И Аполлон заспешил в дом.

Скоро на пороге появился Сергеев. Узнав, по чьему распоряжению и куда его решили отвезти, он начал кричать на весь двор:

— Грубияны! Позорите советскую власть! Беззаконие творите!

Лицо его с еще заспанными глазами побелело, а лысина стала красной. Он забежал в дом, вернулся с номером газеты «Беднота» и, размахивая ею, принялся кричать еще громче:

— Это орган ЦК партии большевиков! Тут про вас, анархистов в хлебозаготовках, вот что пишут…

Но Хвиной уже успел подвязать серой кобыле покороче хвост, чтобы грязью не забрызгивало, и, считая, что готов в дорогу, не стал слушать.

— Эти, что выпроваживают тебя из хутора, тоже читали газету, — резонно заявил он. — Сам я чистокровная беднота, и ты, мать твою не замать, не задавай мне загадки, а живо садись вот сюда!

И он так ударил кнутовищем по полсти, разостланной на дрожках, что она задымилась пылью, а серая кобылка вскинула голову и сильно прижала маленькие уши.

— Садись, садись! Не упорствуй, — хлопотал Аполлон. — Вот твой полушубочек… Петровна, знытца, неси скорей чемоданчик, сними со стены его полевую сумку!

Через минуту Сергеев уже сидел в передке дрожек со своими легкими пожитками. Минуту помолчав, он вдруг набросился на стоявших около дрог Хвиноя, Аполлона и Петровну:

— А вы знаете, зулусы, что я еще не завтракал?!

Аполлон, будто сочувствуя, сказал:

— Да ведь все равно сливок и жареного нынче не будет… А краюшку хлеба положили тебе: вон в сумочке… Как думаешь, Хвиноен Павлович, обойдется? — спросил он уже Хвиноя.

— Не помрет. Я тоже еду с краюшкой, — ответил Хвиной.

Они обменялись беглыми взглядами и, кажется, впервые в жизни поняли друг друга.

Видимо, отказ в завтраке сильно повлиял на Сергеева. Он как-то сразу притих на дрожках, осунулся и ни словом не возразил, когда Хвиной вручил ему вожжи и сказал:

— Будешь у меня за кучера… Так лучше для дела…

Хвиной сел, показал серой кобыле кнутик. Дрожки медленно выехали со двора и потянулись по грязному переулку. Провожая их, Аполлон и Петровна, несмотря на постигшее их во время обыска горе, усмехались.

— Всухомятку-то он меньше болтать будет, меньше говорить непристойностей, — заметил Аполлон.

— Ох, и сливок же мы на него перевели! — покачала головой Петровна.

— Сдурели!.. Ну да прошлого не возвернешь… — И тут же Аполлон крикнул в дом: — Гашка, пойдем-ка яму скорей зарывать, чтоб не стала она нам могилой…

— Идите. Управлюсь по дому, приду помочь, — сказала Петровна и заспешила в дом, а Аполлон, вскинув на плечо две лопаты, направился к терновому кусту.

В ожидании теплых вешних дней в Совете царило оживление: Филипп, Ванька, Андрей с утра до позднего вечера принимали людей. Одним не хватало посевного зерна, другие не знали, где достать курного угля, чтобы наковать лемехи. Там, где в супрягу объединились женщины, требовался шорник — ремонтировать кнуты, стачивать потертые налыгачи, затягивать гужи на ярмах.

— Дед Никиташка, выручай… Найдем средства оплатить труд, — сказал как-то Андрей.

Дед Никиташка в Осиновском был лучшим шорником. Примирившись с советской властью за то, что она с такими почестями похоронила Яшку Ковалева, он охотно соглашался помогать в подготовке супряжников к весеннему севу. Над его усердием вчера зло насмеялся Федор Евсеев:

— Здорово ты хлопочешь, дед Никиташка! Лысина у тебя покраснела не хуже бурака! Смекаю, хочешь заслужить, чтоб и тебя похоронили с почестями… Как думаешь?..

Дед Никиташка, смертельно обидевшись, сказал:

— Моя лысина похожа на бурак, а ты, Федька, круглый дурак. Службу не служил. Откуда тебе знать, недотепа, что так хоронят только самых геройских полковников…

От женщин слух о стычке деда Никиташки с Федором Евсеевым дошел до Совета. Андрей отнесся к нему серьезно; как только отхлынул народ со своими повседневными нуждами и наступил час затишья, он спросил:

— В какой супряге у нас Федор Евсеев?

— Еще ни в какой, но метит пойти к зареченским бабам, — сказал Филипп.

— Этот лодырь будет там помехой. Нельзя его туда.

— Зареченские бабы — мои соседки. Посоветую, чтоб не принимали, — заметил Филипп.

— Тогда куда ж его, разлюбезного шуряка, девать? — усмехнулся Ванька.

— По совести говоря, ему бы с его трудолюбием только лягушек с яру гонять… Но он вроде из бедняков и нуждается в поддержке. Мало пользы гнилой плетень поддерживать, а все же придется. Давайте его к нам в супрягу покличем. Рассевать будем сами, а он пусть боронит под командой Хвиноя…

Филипп с сомнением покачал головой:

— Не станет. Отвык от работы…

— А что будем делать с Киреем? — спросил Ванька. — Он тоже с шуряком снюхался. Ищет легкой наживы. О севе будто и не думает…

Андрей остановил Ваньку:

— Кирей потрудился за свою жизнь. Я его хорошенько прочихвостю — сразу за ум возьмется и будет в нашей супряге работать, — уверенно сказал он.

А так как им, руководителям Совета, надо было думать не только о подготовке своей супряги, но и о выполнении плана весеннего сева по всему Совету, то они снова — в который уж раз — начали проверять, насколько выгодно для советской власти и для борьбы за урожай сложились эти супряги, какой минимум должны засеять зажиточные хозяева, которые будут сеять самостоятельно…

— Зажиточным надо вбить в голову, чтобы сеяли хорошо, — заметил Андрей.

— Предупредить, что ежели не будет на пашне урожая, мясом возьмем положенное государству, — добавил Филипп.

— Ты, Иван, так и запиши в свою поминальню, — сказал Андрей.

И в широченной конторской книге с надписью на сером переплете: «Памятная книга торгового мещанина Чесалина», Ванька записал: