Сергей Малашкин - Девушки

Мимо проходили торфяницы — они шли с дальних полей, от горизонта. В вечернем синеватом воздухе как-то странно светились их лица, ярко поблескивали глаза. Одни бригады проходили молча, другие — с разговорами, третьи — с песнями. Одни пели дружно, хорошо, другие тянули какую-то канитель, длинную и непонятную, третьи не пели, а как бы рубили капусту. Недалеко от Сони прошли бригады Кати и Даши.

«А где же бригада Ольги?» — подумала Соня.

Она еще раз обошла бровки, лопатой поправила их. Гидромасса уже не пенилась и не шипела, была похожа на темный стынущий студень на гигантском противне. Туман усиливался, густел и тихо клубился. Соне показалось, что это был не туман, а медленно переходили с места на место, отсвечивая розоватыми спинами, отары белых овец. Кусты на канавах пропали в поднявшемся тумане. Где-то заскрипел дергач, ему откликнулся другой. Всхлипнул перепел: «Спать пора! Спать пора! Спать пора!» — и сразу умолк — заснул. Наступила тишина. В потемневшем небе зажглась яркая звезда.

Вдруг из тумана неожиданно показалось что-то большое и серое. Соне даже стало страшно от этого, и она отступила по бровке.

— Да это Ольгина бригада, а я, дура, испугалась! — радостно воскликнула Соня. — А вот и Ольга сама, третьей в цепочке!

Она бросилась навстречу девушкам.

— Идем, Соня, — увидев Авдошину, предложила Ольга. — Гидромасса твоя уже застыла и не уйдет из канавы, хотя на поле Волдырина все может случиться.

Девушки рассмеялись.

— Идем. — Соня присоединилась к ним.

Аржанов злобно поглядел на Ольгу, а когда она поравнялась с ним, он озорно обратился к ней:

— Да ты так, Тарутина, до семисот, мать… дойдешь…

Ольга молчала, как бы не замечая Федьки.

Соня растерялась. Ей было стыдно взглянуть на Ольгу и на других девушек.

— А ты, хайло, не сквернословь, — сухо сказала Глаша и остановилась.

Остановилась и вся бригада, следовавшая за нею. Аржанов захохотал.

— Дура! Кто на болоте не ругается? Разве я зло? Я это жалеючи вас говорю. — И он опять обратился к Ольге: — Пойми, Тарутина, если ты будешь так гнать, то твои девочки не только облысеют, а…

Он не договорил. Глаша ударила его плашмя лопатой по голове. Федька упал в гидромассу, тут же вскочил и бросился на Глашу, но был снова сбит с ног. Барахтаясь в гидромассе, он закричал:

— Караул!

Девушки дали ему подняться. Аржанов метнулся было в сторону, но они остановили его, подняв лопаты.

— Стой! Мы тебя отучим сквернословить среди девушек!

— Будешь сквернословить или не будешь? Говори, а то твоя поганая башка получит еще полдюжины лопат!

— Он не слышит, немым стал! Девушки, дайте Федьке изо рта и ушей гидромассу выбрать!

— Ждать станем барина такого! — крикнула Глаша и двинула лопатой, тыльной ее стороной, Аржанова по спине.

Он взвыл и втянул голову в плечи.

— Не буду!.. Никогда не услышите! — Отплевываясь от лопавшей в рот и нос жижи, Аржанов вылез на бровку. — А теперь отпустите!

— Не торопись, миленок! — сказала Глаша. — Многие из нас среднюю школу окончили, мы уж не так некультурны и неделикатны в обхождении.

— Это я вижу, — проговорил Федька.

— Нет, миленок! — возразила Глаша. — Ты еще не все видишь.

Девушки громко засмеялись. Только Ольга и Соня не смеялись: первая стояла с каменным лицом и холодным взглядом, а вторая — в страхе, не чувствуя под собой земли, ничего не понимая, что происходит вокруг нее.

— Раз мы тебя, Федька, так неделикатно вываляли в гидромассе, — начала деловым тоном Глаша, — так мы тебя и выкупаем в канаве, в валовой. Давайте-ка, подруженьки!

Девушки с хохотом схватили парня за руки и за ноги, поднесли к валовой канаве и с размаху бросили в воду. Аржанов скрылся в воде и тут же вынырнул, фыркая, отдуваясь и работая руками и ногами, чтобы не окунуться опять с головой, он мутным взглядом уставился на хохочущих девушек.

— Федька, покупайся!

— Нас не ругай, что вода грязна! За это поблагодари своего дружка Волдырина! Прощай!

— Не вздумай еще раз скверно выразиться, а то будешь, как селезень, плавать до утра в этой канаве!

— Идемте, — позвала Ольга, — оставьте его!

Бригада тронулась к поселку.

— А как, девоньки, Аржанов не пожалуется на нас? — спросила Нюра.

— Кому? Долгунову? Так он ему, комсомольцу, за сквернословие такого жару даст, что он и про баню позабудет!

— Вот Волдырин не жалуется, как будто его из теплушки и не выбрасывали!

— И сорока тысяч как и не было.

— У него их и нет, девоньки.

— Эти деньги на собрании, когда станут подписываться бригады на танковую колонну, мы внесем от имени Волдырина.

— При чем тут его имя? — возразила Глаша. — Ведь эти деньги он выручил от продажи продуктов, взятых им у наших матерей. Так надо и сказать… Это же денежки — взятки Волдырина.

— Верно, — сказала Ольга, — но мы должны их внести от его имени.

— И все узнают, откуда у него такие деньги, — сказала Таня.

За разговором бригада незаметно дошла до поселка. Соня отделилась и молча повернула к своему бараку. Ольга остановила ее, обняла.

— Соня, ты недовольна, что девушки так обошлись с техником Аржановым? Он, пойми, стоит этого! Мы еще в селе дали себе слово, что сквернословов не потерпим. Так вот, сестричка, техник Аржанов должен пенять на себя…

— Я не защищаю Аржанова, — сказала смущенно Соня, — но он при мне никогда не ругался. Сегодня его что-то взорвало. Я еще ни разу в течение месяца не видела его таким.

— Да, взорвало, — улыбнулась Ольга. — Ну, до свидания, Сонечка! Поговорим об этом потом. А сейчас переоденемся, поужинаем — и спать. Уж больно мы устали сегодня — пятьсот тридцать процентов дали.

В зале на стенах полыхали кумач и цветные плакаты. На одном плакате трактор, из-под его гусениц — куски торфа, они переходят в вихрь пуль. Лозунг: «Больше торфа добудешь — скорее фашистов погубишь!» Между плакатами натянуто красное полотно, на нем белым написано:

Дальше по стене — опять плакаты. На белом желтое солнце. Оно рукой показывает на часы. Новый лозунг: «Торф и солнышко — друзья, дорожи минутой дня!»

Здесь же и портреты знатных добытчиц торфа. В двери беспрерывно входят девушки. Они шумно рассаживаются по скамейкам, громко перекликаются: «Маня, иди, вот я! Иди ко мне!» Или: «Зина, как тебе понравился «Багдадский вор»?» — «Ничего, хорошо! Только я что-то ничего не поняла!» — «Феня, она не картину смотрела — проговорила с симпатией!»

Говор, выкрики и смех гудели в длинном зале. Соня ничего не могла разобрать в этом все больше нарастающем гуле. Она только видела, как переливались яркие, цветные платья. Прошли на сцену, за длинный красный стол, директор Завьялов, Нил Иванович, Долгунов, Лузанов, парторги и начальники полей.