Иван Арсентьев - Суровые будни (дилогия)

Борода писем не ожидал. По точным прогнозам полковых «стратегов», письма к Бороде начнут поступать не ранее будущей осени, после того как советские войска, форсировав Днепр, освободят правобережную Украину. Там, в селе Ковальки, осталась его мать – старая учительница. Воспоминания о ней всегда вызывали у летчика беспокойные мысли: «Как она там? Жива ли? Ушла ли с партизанами?».

Комиссар положил перед собой последнее письмо, сложенное треугольником.

– Это письмо без адресата. Написано: «Самому храброму летчику‑гвардейцу». Решайте сами, кому его вручить. Достойных много… письмо одно, – улыбнувшись сказал он, разводя руками.

Летчики переглянулись. Кому на фронте не хочется получить письмо от девушки? Почему именно от девушки – никто этим вопросом не задавался, но все были уверены, что письмо это от девушки и обязательно красивой.

Молчание нарушил Оленин.

– Я думаю, – заявил он, – письмо надо отдать Попову.

– Попову, Попову, – поддержал Борода.

Грабов подумал и кивнул головой в знак согласия. Попов, до этого отчужденно сидевший на скамье, даже привстал от изумления.

– Письмо? Мне? Зачем? – спросил он, недоверчиво оглядываясь по сторонам.

– Бери, бери! – подтолкнул его Остап. – Ты заслужил это.

Попов взял письмо и молча опустился на прежнее место. Было заметно, что событие взволновало его, как никогда.

– Внимание! – негромко произнес Грабов. – Наземники завязали бои за Краснодар. Наступило наше время. Объявляю готовность «номер два». Утром прибудет к нам новый командир полка. А теперь – спать!

– А кто командир?.. – поинтересовался Остап. Но Грабов замахал на него рукой:

– Все! Спать всем! Спать без разговоров!

Шагая в темноте к общежитию, Оленин вдруг почувствовал на своем локте чью‑то крепкую руку. Он не оглянулся, а как‑то затылком ощутил, что это Попов. Действительно, это был он. Не желая первым начинать разговор, Оленин продолжал идти, ожидая, пока Попов заговорит сам. Но тот тоже молчал. И только когда они подошли к общежитию, Попов смущенно сказал:

– Ты, Леонид, не обижайся. Ничего не поделаешь. Запомни одно – в обиду тебя никому не дам. Ни здесь, ни там, – показал он вверх и тотчас же, словно устыдившись своего многословия, резко толкнул дверь.

После того случая, когда Черенку удалось вспомнить имя товарища из Черкесска, он целыми часами тренировал себя, надеясь восстановить в памяти и другое. Но безрезультатно.

Однажды врач, делая утром обход, внимательней, чем когда‑либо, оглядел его, одобрительно похлопал по груди и, довольный, воскликнул:

– Гудит! Что тебе царь‑колокол! Такая клетка отзвонит не одну заупокойную по врагу… Только вы нажимайте сейчас на кулинарию. Повар не обижает?

– Куда там! – засмеялся Черенок. – Хуторяне мои навезли столько, что мне вовеки не съесть. Ребятам в палаты отдаю.

– М – да… – произнес ординатор, обдумывая что‑то. – Ясно… – и еще раз спросил, когда больше всего его беспокоит головная боль.

Через минуту в коридоре послышался стук костылей, и в палату вошел артиллерийский капитан со свежей газетой в кармане халата.

– Здорово, летун! Как настроение? Все еще вспоминаешь, как тебя зовут? – громко приветствовал он.

– Плохо, бомбардир. Почта полевая не вспоминается, хоть убей! Каждую ночь снится всякая дрянь: колеса поломанные, сапоги, бочки без обручей. Как‑то раз даже черепаха приснилась, подмигивала мне… Тьфу!

– Н‑да… Плохо. Но не вешай нос! Подожди. Все в свое время восстановится. Как только перебазируемся на новое место, сменим, так сказать, позиции.

– Какое новое место? О чем ты толкуешь?

– А ты разве не знаешь? Ведь госпиталь‑то наш того… сворачивается скоро. Переводят ближе к фронту, а нас эвакуируют в глубокий тыл долечиваться. Так что готовься к вылету, штурмовик. Вот как…

– Ты скажи! А мне никто и не заикнулся об этом… – удивился Черенок.

Корнев пожал плечами и, махнув рукой, отвернулся к окну:

– Эх, и осточертели же мне госпитали эти! Готов на костылях удрать. На фронте сейчас дела такие разворачиваются, а тут сиди сиднем… Сколько времени зря пропадает…

Минуту они помолчали, думая каждый о своем. Потом Черенок протянул руку за газетой. Первая страница была вся сплошь усеяна фамилиями награжденных.

– Нас тут нет… – буркнул артиллерист, – давай посмотрим лучше, что под Сталинградом. Так… – протянул он, раскрывая газету. – Ну все! Фашистам не придется больше кричать «хайль».

– Да, сейчас им и «капут» уже не поможет, – согласился летчик. – Какая блестящая операция! Вот ты изучал историю войн. Была ли где в мире еще такая грандиозная по замыслу и так стремительно выполненная операция?

– Нет. Я кое‑что смыслю в стратегии и в тактике разбираюсь, и пусть я буду трижды ослом, если сталинградская кампания не есть начало полной нашей победы! – воскликнул Корнев и выжидательно уставился на Черенка. Убедившись, что тот против обыкновения не собирается возражать и спорить, Корнев свернул папиросу, положил ногу поудобнее на костыль и с твердым убеждением сказал:

– Задумать и так решительно осуществить окружение и разгром армии фельдмаршала Паулюса можно было…

Разговор нарушила Наташа. Как всегда бесшумно войдя в палату, она сообщила, что к Черенку пришли две женщины.

– Кто? С хутора? – обрадовался Черенок.

– Нет, не с хутора. Новые какие‑то… Одна пожилая, седая, а другая в шубке с косичками. Фифочка… Наташа недовольно вздернула плечами и пошла в коридор, взглянув мимоходом в осколок тусклого зеркальца, прибитого у двери. Черенок с удивлением посмотрел ей вслед.

Капитан поднялся.

– А ты куда? – спросил летчик.

– Пойду к себе.

– Зачем? Посиди. Посмотришь моих паломниц.

По коридору раздались шаги, и в двери показалась женщина в черном пальто с накинутым поверх него халатом. При первом взгляде на нее черты лица показались Черенку так знакомы, словно он где‑то уже встречал эту женщину.

– Здравствуйте, товарищи. Кто из вас Черенков, летчик? – спросила женщина, переводя взгляд с одного на другого.

– Вот сей летун и есть Черенок, – показал артиллерист.

– Я секретарь Черкесского райкома партии. Зовут меня Александра Петровна Пучкова.

– Пучкова? – воскликнул Черенок, широко раскрыв глаза. – Так вы мать Сергея?

– Да, я его мать.

Она заметила его усилие приподняться с подушки и поспешно сказала: «Лежите, лежите, пожалуйста», – и отступила в сторону.

– А это дочь моя, сестра Сергея, Галина, – отрекомендовала она, обернувшись. Девушка в короткой беличьей шубке с наброшенным поверх халатом стояла у двери, опустив руки и как‑то неуклюже вывернув ноги.

Черенок с любопытством пробежал по ней глазами. Лицо напряженное, бледное, глаза большие черные, чуть раскосые. Они смотрели на него с удивлением и восторгом.