Иван Арсентьев - Суровые будни (дилогия)

– Браты! Други! Сюда! – неистово закричал Борода, поднимаясь во весь рост. И самолеты, словно услышав его, развернулись и резко спикировали на высоту. Из стволов их пушек заблестел огонь. Противотанковые бомбы обрушились на башни танков. Мощный голос родных «илов» внес уверенность в сердца десантников. Сзади раздалась громкая команда:

– В атаку! Вперед! За Родину!..

Борода выскочил на бруствер, бросился вперед и вдруг, коротко охнув, закрыл руками глаза.

– Рогачев! Я не вижу ничего… – удивленно воскликнул он и почувствовал между пальцами теплую струю крови.

– Рогач! – еще громче крикнул он, но стрелок не отозвался. Он был мертв.

– Что это? Темно… Один… Нет никого… – прошептал Борода. – Вот оно, пришло, самое страшное!

Случилось то, чего он всегда так боялся, – он остался один, он слепой.

– Товарищи! – крикнул он и прислушался. Никто не отозвался. Выстрелы удалялись. В горячке боя его отсутствия просто не заметили. За ним никто не возвращался. Только издали донесся звучный голос:

– Вперед! За Родину! Ур‑ра‑а!

Могучий боевой клич докатился до высоты, где остался Борода. Это наступали его боевые товарищи.

Рев моторов затих. Стрельба прекратилась, но в ушах все еще звенело от грохота.

Слегка пошатываясь, Борода стоял на краю бруствера.

– Не услышали… – прошептали с обидой его губы. – Ну что ж…

Он спустился в окоп, достал трубку, чиркнул на ощупь зажигалкой, закурил. Боль, казалось, ослабла. Придерживаясь стены, добрался до своей ячейки и остановился вслушиваясь. Внизу, у подножия высоты, раздался лающий говор. Густые брови летчика сурово сдвинулись. «Немцы!» – догадался он и, нагнувшись, пошарил рукой по дну окопа. Две гранаты Рогачева лежали рядом. Он сжал их в руках и снова вылез на бруствер.

Полунагой, с всклокоченными волосами, залитый кровью, он предстал перед ошеломленными от неожиданности врагами.

– Русс, сдавайсь! – раздались хриплые голоса.

– Русские живыми не сдаются! – крикнул летчик и, сильно размахнувшись, кинул в их направлении гранату, за ней вторую. Выхватив пистолет, он нажал курок, но выстрела не последовало – обойма была пуста. Швырнув с досадой бесполезное оружие, Борода остановился.

– Все!..

Сжав кулаки, Борода поднял голову к небу, словно в последний раз хотел увидеть его синеву.

– Прощай, мама… Все прощайте… – прошептал он. Протянув руки, он шагнул вперед. Гитлеровцы загалдели. Раздался лязг оружия.

– Не стрелять! Не стрелять! – крикнул по‑немецки чей‑то голос. – Он без оружия. Он нам нужен живой. Взять его!.

Борода стоял гордо, прислушиваясь к чужой речи. Затем он шагнул, споткнулся о глыбу вывороченной земли, и тотчас же клубок вонючих, потных тел навалился на него, повис сзади, пытаясь свалить. Нечеловеческим усилием летчик стряхнул его с себя.

– Связать его! – закричал тот же визгливый голос.

Кто‑то прикладом автомата ударил Бороду по коленям. Ноги летчика подогнулись, и он, уже падая, схватил за сапоги того, кто кричал, и рванув на себя, подмял его. Фашист по‑заячьи закричал, и в то же мгновение тяжелый удар обрушился на темя летчика. Теряя сознание он ткнулся лицом в землю и в последнем страшном усилии намертво сжал пальцы на горле врага. Солдаты бросились спасать офицера. Но не в их силах было вырвать его из железных рук безоружного слепого. В страхе перед силой и смелостью этого богатыря, бьющегося до последнего дыхания, они с тупой яростью разряжали автоматы в обнаженную могучую спину летчика.

Сквозь тучи, расчерченные огнем и железом, штурмовики упорно неслись к цели. Было мгновение, когда дьявольское перекрестие трасс совсем уже накрыло «звездочку». Она клюнула носом. Казалось, еще секунда – и самолет врежется в Митридат. Но «ил» с непостижимым проворством оказался в стороне от разрывов. В этот момент Остап почувствовал, как машина его содрогнулась от удара и сразу отяжелела. Бледнея, он яростно двинул рулями. Ноздри его раздулись.

– Пробоина в фюзеляже… – сообщил Уманский.

– Чувствую… Держись, Валентин, это еще не последний… снаряд.

«Звездочка» Грабова опять клюнула носом, и на этот раз Остап с облегчением увидел, как из‑под ее брюха посыпались противотанковые бомбы. Еще через секунду начал бомбить Черенок, за ним – Оленин. Остап бросил машину вверх, заученным приемом довернул ее и пошел в атаку. В гуще вражеских танков мгновенно выросли черно‑лиловые кусты. Облегченная машина пошла под облака. Впереди пикировали Грабов, Оленин, Черенок, поливая огнем дымящуюся землю.

Не снимая пальцев с гашеток пушек, Остап выскочил на середину бухты. Сквозь рев моторов послышалась пулеметная очередь.

– «Мессы»! – передал Уманский.

– Сколько?

– Один.

– Так сбей его к чертям…

– Я… Я… А‑а‑а! – послышался неясный крик стрелка.

– Что с тобой? – спросил обеспокоенный летчик. Стрелок молчал.

– Что с тобой? – повторил вопрос Остап.

– Я ранен… – медленно произнес Уманский.

По левой консоли крыла ударила очередь. Остап свалил машину в вираж. Тонкий хвост «мессершмитта» мелькнул в прицеле.

– Еще один «месс» справа… – с болью выдавил раненый Уманский.

– Спокойно, Валентин! Я его сейчассс… – крикнул летчик, разворачивая машину навстречу второму немцу. Но поврежденный самолет стал неповоротливым. Истребитель цепко повис на хвосте штурмовика. Кабина задрожала от разрывов, в лицо ударил острый запах бензина.

«Пробит бак… – понял Остап, хватаясь за кольцо парашюта. Надо прыгать».

Но сейчас же острая мысль прорезала его сознание: «А раненый стрелок сзади? А высота? Парашют же не раскроется… Внизу вода, враги. Нет! Это смерть! Надо лететь. Рядом наш плацдарм».

Смутная надежда шевельнулась в сердце Остапа. Он осторожно развернулся на берег, и тут же яркая вспышка ослепила его. Самолет загорелся. Пламя лизнуло лицо и руки летчика. Молниеносным движением он сдвинул на глаза защитные очки.

Пламя жгло, едкий дым горящего бензина не давал дышать. Управляя правой рукой, летчик тянул самолет к плацдарму десанта. Сгорела перчатка, огонь жег руку. Страшная боль пронизывала все тело. Но бросить штурвал – значило пойти на мгновенную смерть. Страшным напряжением воли Остап пересилил себя. Внизу мелькнул берег, развалины завода. Мотор завывал. Огонь пожирал бензиновые вихри.

Ударом левой руки Остап отбросил с кабины колпак и жадно глотал струи свежего воздуха. «Тянуть, во что бы то ни стало тянуть!» – твердил он сам себе…

Пылающий самолет проскочил над развалинами завода и, теряя с каждой секундой высоту, пропорол радиатором землю. Остап почти бессознательно добрал на себя ручку и, почувствовав толчки, выбросился из кабины. Одежда на нем горела. Он повалился на землю и, закрыв лицо руками, стал кататься, стараясь погасить пламя. Подбежали люди, набросили на него шинели. Огонь пропал.