Лидия Компус - Два семестра

В студенческой столовой Фаина съела два мутных кушанья — рассольник и кисель, думая о выходке Ксении. Ей хочется править человеческими судьбами, ни более ни менее. А получается идиотское сватовство. Коли даже действительно этого Вадима что-то заинтересовало и если даже ей, Фаине, на минуту и стало по-глупенькому приятно, что она кому-то понравилась, то все равно это чертовы игрушки, и участвовать в игре она не желает... Вертелась, вертелась Ксения, подмазывалась, однако не преминула и уколоть: у меня, мол, писательская работа, а у тебя школьное упражнение... Враки. Не упражнение, а настоящее дело, и на всю жизнь.

Выйдя из столовой на улицу, где, несмотря на сентябрь, веяло теплом, и поглядев на белизну и свет облаков, Фаина решила подарить себе этот день. Вчера она работала до поздней ночи, а сегодня пусть будет праздник. Вот и облака светятся по-праздничному и уходят, предсказывая день ясный.

...А дипломная уже в руках этого доцента с презрительно сжатым ртом, все самое любимое в его руках. Самое любимое? В школьном упражнении? Да. И пусть подтрунивают, кому не лень. Ксения придумала, и на курсе теперь тоже злоязычат, будто бы она, Фаина Кострова, хочет сделать карьеру на своем захолустном причудском фольклоре, будто бы она честолюбива, ждет похвал, ждет общего признания и невесть чего еще...

Ждет признания? А как же иначе, как же не хотеть, чтобы работа была признана? Карьера... При чем тут карьера, если просто хочется заниматься любимым делом. Чем лучше будет дипломная, тем больше шансов попасть в аспирантуру. Очень многое зависит от этого незнакомого доцента, от его отзыва... Но над чем же он смеялся? Эта усмешка сидит в памяти, как заноза. Ну, когда-нибудь он перестанет смеяться, впереди еще несколько месяцев...

Поднявшись по отлогому склону, Фаина вошла в тишину парка. Здесь в своем красновато-желтом царстве жил сентябрь. Фаина побродила по аллеям, но легкости в душе не было, и все досаднее становилось от того, что усмешка какого-то доцента портит ей настроение... А не лучше ли, чем слоняться бесцельно, пойти на кафедру и спросить, кто смел отдать ее черновик Гатееву. Ведь она толком говорила Аркадию Викторовичу, что хочет переделать рукопись. В конце концов — что такое черновик? Клочки и обрывки мыслей, сырой материал... Да, да, но смеяться там не над чем.

Не то ей повезло, не то не повезло — неизвестно, но Гатеев был на кафедре, стоял под портретом Федина, заложив руки в карманы. Тот самый... Он посмотрел на Фаину педагогическим взглядом — дескать, пришла студентка как таковая. Однако же приподнял бровь, когда Эльвира Петровна сказала ему:

— Это та, о которой вы справлялись. С дипломной.

У Гатеева приподнялась и другая бровь — брови были не то чтобы мефистофельские, но все же с изломом. Открыл рыжий портфель, вынул рукопись.

— Вы, товарищ Кострова, лично собирали материалы?

— Не все... Там у меня отмечено, — быстро заговорила Фаина, пряча смущенность под деловым тоном. — Сама я собирала только у себя на острове, остальное взято из литературного музея...

— У себя на острове? Где?

— На Чудском озере, это маленький остров, там всего две деревни, одна русская, другая эстонская...

Но Гатеев дальнейшего интереса к острову не проявил, сел за стол, кивком предложил стул Фаине и сказал:

— Есть мысли. Не очень много, но они есть.

«Он отчаянный нахал...» — опешив, подумала Фаина.

Помедлив, будто давая Фаине время порадоваться такому обстоятельству, доцент продолжал:

— Записи довольно интересны, и комментарии не представляют собой сплошного плагиата...

У Фаины перехватило дух.

— ...как это бывает нередко.

Он бережно расправил загнувшийся краешек листа, и это движение почему-то подействовало на Фаину успокоительно.

— О плагиате не может быть и речи, — проговорила она, решив держаться холодно и независимо.

Гатеев усмехнулся. Оказывается, умеет и не презрительно...

— Я и говорю, что его нет, работа ваша. Да-а... И авторский язык довольно точный, гра-амотный, это так. Но, к сожалению, через всю рукопись проходит... — он позамялся, — да-а, проходит лазо-оревая нить. К примеру вот здесь: «И сидит на том дереве птиченька желтая, грудка в ней лазоревая...» А на этой странице опять! «Вы цветы ль мои лазоревы...» И даже корова у вас пьет из озера «воду лазореву».

— Так что же? — спросила Фаина.

— Вам не думается, что это звучит несколько слащаво?

— Но сами сказочницы именно так и говорили, я записывала точь-в-точь. А это из песни: вы цветы мои лазоревы, много было вас посеяно, да не много уродилося...

Он покивал головой как бы с печалью — это было возмутительно — и протянул:

— Да-а... Из песни слова не выкинешь.

Фаина, отведя глаза — не желает она смотреть на его ужимки! — сказала:

— А зачем из сказки выкидывать?

— Из сказки не надо, а вот из комментариев...

Затем, скользнув взглядом по лицу Фаины, доцент стал добрее и вымолвил — очевидно для того, чтобы не вовсе обескуражить эту бедную, насквозь лазоревую студенточку:

— Недурны бытовые зарисовки насчет сетей, рыбы, лодейных мастеров. Д-да, местные отличия... Здесь вы меньше любуетесь стариной, и не чувствуется стилизации.

Фаину опять передернуло — а где он нашел у нее стилизацию!..

— Но мне не совсем ясна тема вашей работы. Войдут ли сюда то-олько песни и сказки? Как с частушками? Интересно бы заняться ими, они крепче связаны с современностью...

— Это у меня даже не черновик, это сырые материалы, — мрачно сказала Фаина. — Я хотела посоветоваться с Аркадием Викторовичем, что взять, что оставить... Верните мне, пожалуйста, рукопись, я еще подумаю.

— Прошу. Непременно надо подумать… Времени у нас достаточно.

Около них раздался легкий звон — Эльвира Петровна сперва позвонила ключами, а затем положила их перед Гатеевым.

— Нет, нет, мы тоже уходим, — заторопился он. — Я просмотрел все это очень пове-ерхностно, товарищ Кострова. Подумайте, подумайте, мы еще поговорим...

На дворе накрапывал дождь. Фаина постояла на крыльце, уговаривая себя, что огорчаться глупо. Речь шла о пустяках, настоящая критика еще впереди, с ребячеством надо покончить. Смешно и наивно ожидать, что руководитель придет в восторг от дипломной работы пятикурсницы Фаины Костровой. Но досада брала верх — отзыв был обидный, обидный...

Она медленно спустилась к краю площадки, подставила лицо под холодную изморось. Перед дверью общежития опять остановилась, вспомнив, что и дома неуютно — сваха Ксения сидит с Вадимом. Ладно, не возвращаться же — много чести еще и бегать от него...

Однако дома не оказалось никого лишнего, и вдобавок был готов вкусный ужин. Сегодня хозяйничала Кая: угол стола покрыт чистой скатертью, кушанье из овощей, называемое «огородником», стоит на проволочной решетке, и от него валит пар. Нигде не видно клочков газеты, огрызков сыра и колбасы, окурков и прочей трухи, которая вечно сеется за Ксенией, а сама Кая в косынке и чистеньком фартуке нарезает хлеб — прелесть!..