Борис Никольский - Белые шары, черные шары...

Ты не сердись, Таня, что я так подробно рассказываю о своих детских переживаниях, о событиях, которые могут показаться тебе не заслуживающими внимания. Но мне кажется, что жизнь человека во многом предопределяется тем, каково было его детство. Причем часто какой-нибудь эпизод, история, случай, который легко забывается взрослыми, которому взрослые и значения-то не придают, надолго западает в душу ребенка, накладывает отпечаток на его характер. А тут же рядом какое-нибудь значительное, с точки зрения взрослых, событие, играющее, как говорится, воспитательную роль и так далее и тому подобное, проскальзывает мимо сознания ребенка, не задевая, не запечатлеваясь в нем. Почему, отчего? Какой закон избирательности здесь вступает в силу? Трудно сказать. Слишком много здесь подсознательного, подспудного, тайных, причудливых движений души, ассоциативных связей… Даже в такой сугубо рациональной математической игре, как шахматы, мы, делая очередной ход, оказываемся не в состоянии оценить всей сложности связей, которые мы приводим в действие, учесть все те варианты, которые мы вызываем к жизни этим одним-единственным ходом — а что уж говорить о душе ребенка!

В девятом классе, уже в Ленинграде, я вступил в комсомол. Комсомольцем я был дисциплинированным, исполнительным, во всяком случае, заметки в стенную газету писал исправно. Мою исполнительность заметили, оценили, был я и комсоргом класса, и членом школьного комитета комсомола, но вся эта комсомольская деятельность как-то не осталась у меня в памяти: скажет директор провести собрание об успеваемости — мы и проводим. Если честно признаться, комсомольцем я себя уже только в университете почувствовал.

Ты только не подумай, что вся моя жизнь в то время была бесцветна, неинтересна. Да нет же! В школе я по-прежнему учился отлично, стал увлекаться фотографированием, играл в шахматы, и играл, надо сказать, неплохо, участвовал в районном первенстве, занял третье место… Летом мы вместе с Митькой Решетниковым ездили в ЦПКиО, катались на лодках, играли в волейбол — это было счастливое время!

Был я первым претендентом на золотую медаль. Ах, как мне хотелось получить медаль! Впрочем, «хотелось» — не то слово. Я просто не мыслил себе окончания школы без золотой медали. Да и что в этом было зазорного, — что ни говори, а все десять лет я учился на пятерки — разве кто-нибудь заслуживал медаль в большей степени?

Волнение перед первым экзаменом, торжественное, праздничное состояние, нервную дрожь — все это я не буду описывать, все это ты сама знаешь.

Сочинение я писал на свободную тему: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью» — до сих пор вижу, как выводит Лидия Андреевна, преподавательница литературы, эти слова на доске.

Сдал сочинение, вроде бы немного успокоился, а на другой день меня в школу вызывают. Прихожу — в пустом классе одна Лидия Андреевна. «Вот что, Женя, — говорит она мне, — приключилась маленькая неприятность. Я в вашем сочинении одну страницу случайно чернилами залила. Прошу вас теперь четыре странички переписать заново, аккуратно только, чтобы все совпало». И подает мне мое сочинение — действительно одна страница с краю чернилами фиолетовыми залита. «Садитесь, пишите спокойно, не торопитесь. Я класс, на всякий случай, запру». Как-то неприятно мне стало — словно мы с ней подлог совершаем. А правда, ну что делать, если такой казус произошел?

Сел я, стал переписывать. Лидия Андреевна все волнуется — те ли чернила, не заметна ли разница? — беспокойная она была, суетливая. И на уроках всегда суетилась. А потом встала за моей спиной и вдруг говорит: «У вас тут, Женя, в одном месте запятая не поставлена, вы лучше поставьте, а то могут придраться». У меня даже перо в руке замерло. Нечестно же это! Я и списывать-то в жизни никогда не вписывал, а тут… Обманывать же она предлагает!

Знал я, про какую запятую она мне говорит, я еще на экзамене, когда сочинение писал, все колебался — ставить ее или нет. Правила вроде и так и так разрешают.

И теперь — сижу и не знаю, что делать. Неловко мне перед учительницей — и за себя и за нее совестно. «Лидия Андреевна, — говорю, — пусть лучше так останется». Еле выдавил из себя эти слова. Глаз на нее не поднял. «Да что вы, Женя, выдумываете! — отвечает она. И вижу: огорчилась, расстроилась. — Там же, в этих комиссиях, такие формалисты сидят! Хорошо будет, если из-за одной запятой вы без медали останетесь? Справедливо? И школа медалиста лишится! Нет, уж лучше перестраховаться. И минуты не сомневайтесь, ставьте! Неужели вы думаете, я вас на нечестный поступок толкать бы стала?»

Мне и правда совестно уже перед ней стало — как будто я нарочно своей порядочностью козыряю, а ее в нечестности уличить хочу. Она-то потом как в глаза мне глядеть будет, если я откажусь? Сможет ли она простить себе, что ученик ее ей такой урок преподал? Я, мол, Лидия Андреевна, чистеньким остался, а вы?..

Поставил я эту запятую. Не хотелось мне этого делать, чувствовал, что против своей совести иду, еле переломил себя, а все-таки послушался Лидию Андреевну, поставил.

Вот и суди теперь, если хочешь, меня за малодушие мое, за слабость, только мне кажется, я малодушие это стократно оплатил — столько изводил я себя, столько терзался. Запятая эта того не стоила.

Знаешь, Таня, — вот написал твое имя и остановился, каждый раз оно звучит для меня, словно я слышу его впервые. Знаешь, Таня, последнее время я часто задумываюсь об одном распространенном человеческом заблуждении. Человеку кажется, что он независим от своих поступков. Человек видит только прямую связь — между характером и поступком, между побуждением и поступком — и вовсе не учитывает или почти не учитывает связь обратную: между поступком и характером. Нам кажется порой, что мы вольны совершать поступки по своему усмотрению: сегодня я могу совершить плохой поступок, а завтра — хороший, сегодня я был нечестен, завтра — пожелаю — и стану честным, сегодня я сотворил зло, а завтра — добро, все зависит от моего желания, от моего настроения, от убеждения, наконец. А то, что сами наши убеждения меняются под влиянием наших поступков, что характер становится иным — этого мы не замечаем или предпочитаем не замечать.

Как ясно мне все теперь — задним-то числом! Впрочем, теоретизировать на бумаге всегда просто, в жизни все сложнее.

Ну что же, продолжу дальше мою историю — и с т о р и ю п о с л у ш н о г о м а л ь ч и к а. Я уже приближаюсь к главному, к тому, ради чего я принялся за это письмо.

Наверно, не стоит говорить, что в университете я тоже был среди отличников — дисциплинированный, примерный студент, ты это знаешь, мы уже были знакомы с тобой. Иногда я думаю, что в моем лице армия потеряла идеального солдата: дисциплинированность, умение повиноваться, не нарушать правил, умение выполнять требования начальства — все это давалось мне без особого труда, было моей привычкой, моей натурой. Я не опаздывал на занятия, не пропускал лекций, исправно вел конспекты, вовремя сдавал зачеты — меня ставили в пример. И я постоянно убеждался, насколько проще, спокойнее, а главное — достойнее моя жизнь, чем жизнь тех, кто хитрил выгадывал, кого таскали за опоздания в деканат, ругали за нарушения дисциплины на комсомольских собраниях, кого уличали в пользовании шпаргалками на зачетах…