Борис Никольский - Воскрешение из мертвых

— Ишь ты, замарать меня захотела! Да я, Константин Борисович, если хочешь знать, за всю свою жизнь копейки из дому на выпивку не унес. Есть она на столе — я выпью, нет — я о ней и не вспомню. Не знаешь ты меня, что ли?

— В общем, Игорь Сергеевич, мое дело предупредить, — примирительно сказал КБФ. — А дальше сам думай. Своя голова на плечах, не маленький. И семейные дела свои давай улаживай. Негоже будет, если она дальше пойдет жаловаться.

— С нее станет… — буркнул Щетинин.

— Ладно, и закончим на этом. Считай, закрыли вопрос, — с видимым облегчением произнес КБФ. — Да, кстати, вот еще что. Тут из райкома звонили, тебя включают в комиссию, клуб какой-то проверять, что ли. Я не стал вникать, сказал, чтобы прямо на тебя выходили…

«Вот именно: как работать — так Щетинин, — думал Игорь Сергеевич, — как мороковать с бухгалтерий, на какую валюту тех же артистов поить-кормить, как цветы доставать, как сувениры выколачивать — все он, Щетинин. Их дело только ЦУ дать: Сергеич, обеспечь, чтобы все было на высшем уровне. И Сергеич рад стараться… А взамен на тебе — благодарность!»

Все бурлило в нем от негодования, он распалял себя, растравлял нанесенную ему обиду, мысленно вновь и вновь возвращался то к утреннему разговору со своей благоверной, то к беседе с Феоктистовым. Он жаждал выговориться, жаждал немедленной, как сказали бы в старину, с а т и с ф а к ц и и, жаждал излить возмущение, испепелявшее его душу, жаждал ответного сочувствия и понимания…

И тут, как нельзя кстати, подошло время товарищеского ужина, грянул час дружеского застолья.

Ах, как любил обычно эти минуты Игорь Сергеевич — минуты предвкушения! Когда открывается взору все праздничное пространство стола: и украшенные зеленью холмики салатов, и красно-черная яркость икры, возлежащей на бутербродах, и селедочка в соседстве с ослепительно белыми кружками лука, и отпотевшие бутылки столичной, и бесшумно бегущие вверх пузырьки боржоми… А это веселое оживление с непременным потиранием рук, с преувеличенно восторженными восклицаниями, это недолгое нарочитое замешательство, когда все уже толпятся возле стола, но никто еще не решается первым занять свое место! И как незаменим бывал в таких случаях Игорь Сергеевич, как незаменим! Душа затейника, пионервожатого, массовика подспудно — еще со времен юности — жила в нем. Шуточками-прибауточками, к месту вставленным анекдотцем, да и просто расхожей какой-нибудь присказкой умел он растопить атмосферу скованности, умел растормошить любую аудиторию. Так или иначе, но и в этот вечер не обошлось без Игоря Сергеевича, без его речей, его тостов-экспромтов, обкатанных еще на предыдущих банкетах, без его умения с истинно рабочей широтой вести застолье. Хоть и обижен он был сегодня, обижен так незаслуженно и несправедливо, хоть и имел полное моральное право послать к чертовой бабушке всю банкетную дребедень, тем не менее, подобно актеру, который выходит на сцену независимо от того, что творится у него на сердце, Щетинин исполнял свою роль так, как от него ждали. Сколько помнил себя Игорь Сергеевич, он всегда умел общественные интересы ставить выше личных. И надо сказать, сейчас, в привычной атмосфере товарищеского застолья, всеобщего праздничного братания, душа его незаметно постепенно оттаивала, отогревалась от нанесенной ей несправедливой обиды. И, склонившись к плечу соседа — технолога и одновременно председателя общества заводских книголюбов Мартына Семеновича Альтшулера, он говорил с проникновенной умиленностью:

— Все-таки как много значат личные контакты, правда? Вот так вот пообщаешься с людьми, побеседуешь — и вроде бы никакие они уже не иностранцы, а свои… — И тут же бдительно вскидывал голову и тянулся рюмкой к сидевшему напротив болгарину: — Дружба — это хорошо! Верно я говорю? Ай-я-яй… ай-я-яй… это уже не по-нашему, так за дружбу у нас не пьют! Только до дна, только до дна!

— А супруга… что супруга? — минуту спустя снова продолжал развивать он свою мысль перед Альтшулером. — Она — женщина, она одно знает: выпил — не выпил. Она дальше факта не видит. А факт, он что? Он и есть голый факт, если его диалектически не осмыслить. Ты сначала в суть проникни, высший, так сказать, смысл постигни, в душу человека загляни, а потом уже осуждай, верно я говорю?..

Уже отшумел банкет, уже, свершив ритуал прощальных объятий, уехали в гостиницу растроганные приемом болгары, уже и заводской люд постепенно растекся по домам, а Игорь Сергеевич Щетинин и Мартын Семенович Альтшулер, да еще примкнувший к ним Бойко Генрих Степанович, начальник третьего цеха, никак не могли расстаться друг с другом. Они поднялись из-за утерявшего былое великолепие, утыканного окурками, опустошенно-неряшливого стола лишь тогда, когда в зале кафе погасили свет.

Посреди ночи Щетинин проснулся. Он плохо помнил, как добирался до дома, что отвечал жене, как укладывался спать. Хотелось пить. Он сел на постели, нащупывая шлепанцы, и с удивлением обнаружил, что соседняя кровать пуста. Жены не было. Из коридора пробивалась полоска света. Менее всего Щетинин хотел сейчас вступать в какие-либо объяснения с женой, но жажда не проходила, он встал и поплелся на кухню. Лида в ночной рубашке сидела на табуретке возле кухонного стола и курила.

— Это что еще за фокусы? — неприязненно спросил Щетинин.

— А ты не понимаешь?

— Нет, конечно. Что я должен понимать?

Он налил воды из-под крана и жадно пил из холодного стакана.

— Игорь, — сказала Лида дрожащим голосом. — Мне страшно за тебя. Ты же спиваешься.

— Только, пожалуйста, без этого, — сказал он. — Ты не на сцене и ты не трагическая актриса. Один раз ты меня уже продала, что дальше?

Он стоял перед ней в одних трусах, со сбившимися, спутавшимися волосами на голове, в старых, растоптанных шлепанцах. Не самый лучший вид для выяснения отношений. Но что делать.

— Игорь, я понимаю, может быть, я допустила ошибку, может быть, мне не надо было звонить Феоктистову, но пойми… — голос Лиды на мгновение прервался, однако все-таки она сделала над собой усилие и продолжала: — Пойми, я же хотела, как лучше… Я же переживаю за тебя!

— Спасибо за такие переживания, — сказал он. — Спасибо.

— Не надо так, Игорь. Я же серьезно говорю. У меня сил нет смотреть, как ты спиваешься. Неужели ты сам не понимаешь этого?

— Знаешь что — довольно! — сердито оборвал Игорь. — Я не намерен выслушивать всякий бред. Тебе, милая, лечиться надо. — И он выразительно постучал себя по голове.

— Нет, дорогой, если кому и надо лечиться, так это тебе. Пока не поздно. Ты посчитай, посчитай, сколько раз за последний месяц ты пришел трезвый? От силы три раза наберется…

— Но, Лида, ты же знаешь, я не по своей воле…