Борис Никольский - Воскрешение из мертвых

Чем дольше ходил Веретенников возле знакомого дома, тем сильнее разрасталось волнение в его душе. Разные картины представлялись ему, разные ситуации прокручивал он в своем мозгу. И все-таки ничего достаточно убедительного, что могло бы сейчас остановить его, удержать от задуманного шага, он не находил.

«Наверно, просто она не хотела, чтобы я решил, будто она слишком легко опять бросается мне на шею, — думал Веретенников, забывая, что именно этим доводом он уже пытался ободрить себя в прошлый раз. — Женщины вообще придают подобным вещам большое значение».

Наконец он решился.

Дверь на этот раз открыла соседка. Она скользнула по Веретенникову удивленно-припоминающим взглядом. Узнала все-таки, наверняка узнала.

— Вам Клаву? Проходите.

И он, пытаясь сдержать волнение, шагнул через порог и ступил на половицы, тут же, как и в прежние времена, ответившие ему знакомым скрипом. Черт возьми, как мгновенно, оказывается, отзывается память на подобные пустяки! Мутная волна прежних ощущений вдруг захлестнула его. Словно опять, пьяный, пробирался он по этому коридору.

Перед знакомой дверью Веретенников остановился, постучал осторожно.

За дверью играла тихая музыка, но никто не отзывался. Зато сердце его колотилось беспорядочно и отчаянно. Недавно — видел Веретенников — по телевизору демонстрировали многократно усиленное биение человеческого сердца. Сейчас его собственное сердце, наверно, билось точно так же.

Он постучал еще раз. Странно было ему стоять перед этой дверью в роли робкого просителя. Раньше, чтобы распахнуть ее, ему не требовалось никаких разрешений.

— Да вы заходите, — сказала соседка, все еще с любопытством наблюдавшая за Веретенниковым. — Там Игорек. А я сейчас Клаву позову.

«Там Игорек, — мгновенно отдалось в сознании Веретенникова. — Игорек».

Он толкнул дверь и вошел в комнату.

В комнате, возле окна, на полу сидел мальчик. Он сидел спиной к двери и то ли был сильно увлечен чем-то, то ли посреди игры сморил его сон — голова его безвольно клонилась к плечу.

Чуть не задохнувшись от никогда прежде не испытанного прилива нежности, Веретенников сделал еще один шаг, и тут мальчик зашевелился и обернулся.

Уже потом, позже, Веретенников спрашивал себя: как сумел он выдержать то мгновение? Как не упал, не рухнул без сознания? Как не остановилось у него сердце от того, что открылось перед ним?

Два бессмысленно выпученных, почти выкатившихся из орбит глаза смотрели на него с не по-детски одутловатого, заплывшего жиром лица. Рот ребенка был полуоткрыт в нелепой ухмылке, с нижней отвисшей губы стекала тягучая струйка слюны. Язык, словно бы не помещаясь во рту, высовывался наружу красным толстым обрубком.

— Гы-ы! — обрадованно произнесло это существо и потянулось к Веретенникову.

Веретенников невольно отшатнулся и попятился.

И тут в комнату стремительно ворвалась Клава.

— Ну?! — выкрикнула она. — Доволен? Теперь ты доволен? Добился своего? Этого ты хотел?

В страхе, в потрясении, в растерянности Веретенников молча смотрел на нее.

— Что же ты бутылку не выставишь по этому поводу?! А. Веретенников? Самое время ведь выпить! Или как? Отпраздновать, может быть, хочешь нашу встречу? Чем не праздник, а, Веретенников?!

Ему показалось, она была близка к истерике.

— Клава… Клава… — проговорил он. Но голос его прозвучал тускло, почти неслышно.

— Что же ты сына своего не обнимаешь? Или боишься? Обними, обними, не бойся, он не кусается!

Веретенников молчал, по-прежнему не двигаясь. «Неужели и правда это бессмысленное существо — мой сын?» — с ужасом думал он.

А Клава вдруг упала на колени рядом с ребенком, обхватила его за плечи, прижала к себе. И тот удовлетворенно притих рядом с ней.

— Вот что, Веретенников, — сказала Клава, поднимая к нему мокрое от слез лицо. — Слушай меня внимательно. Никогда — слышишь: н и к о г д а больше не появляйся здесь. Я не хочу этого, не хочу! Теперь ты все знаешь, и не надо вмешиваться в нашу жизнь. Ты — слабый человек, Веретенников, и тебе это просто не по силам. А теперь уходи. Уходи! Ты противен мне, слышишь?!

Веретенников смутно помнил, как вышел он из квартиры, как спускался по лестнице, как очутился на улице. На улице ему стало плохо. Холодная испарина проступила по всему телу. «Смертный пот», — так, кажется, говорят в народе. Такое случалось с ним и прежде — обычно после запоев. Сначала прошибал холодный пот, потом постепенно свет начинал меркнуть в глазах, он терял сознание, падал в обморок. Тогда, чтобы спастись от этого, предотвратить наступление дурноты, был лишь один способ: опохмелиться, успеть опрокинуть стакан вина. Теперь он был лишен и этого спасения.

«А почему, собственно? — вдруг подумал Веретенников. — Ради чего я стараюсь? Что мне терять теперь? За что держаться? В чем смысл, если ничего уже нельзя изменить? И зачем суетиться, делать вид, что ты жив, когда ты уже мертв, тебя нет?»

Мысль его работала сбивчиво, глухое отчаяние овладевало им.

«Все кончено, все кончено», — повторял он про себя.

«А что, если и правда прихватить бутылку и закатиться к Клаве? Пир во время чумы. Давай, мол, Клавочка, тряхнем стариной!» — Такие выходки когда-то и верно были в духе того, прежнего, Веретенникова.

Кажется, он и впрямь начинал бредить.

Все кончено.

Свежий холодный воздух немного привел его в чувство. Веретенников обнаружил себя стоящим на Невском возле распивочной. Еще не зная, как поступит он дальше, словно бы машинально спустился он в полуподвал, откуда несло теплом и коньячно-лимонным духом. Здесь, как и в прежние времена, было людно и шумно. И выбор все тот же — коньяк, шампанское, долька лимона, конфетка «Весна» на закуску. Веретенников встал в небольшую очередь, но, когда уже подошел к кассе, вдруг заколебался. Однако его подтолкнули сзади: «Ты что, батя, уснул?» — и он торопливо выбил сто граммов коньяку. Впрочем, и теперь у него еще была возможность повернуться и уйти отсюда. Бог с ними, с потраченными деньгами. Казалось, какая-то сила мешала ему подойти к продавщице и протянуть чек. И тут вдруг кто-то хлопнул его по плечу. Веретенников оглянулся. Ба! Вот уж с кем не виделся он целых сто лет! Сам Константин Иванович Веселов, врач диспансера, где некогда безуспешно пытался лечиться Веретенников, собственной персоной стоял перед ним. Хороший мужик, свойский. Тогда, в те прежние времена, Веретенников любил пофилософствовать с ним, порассуждать на различные отвлеченные темы. Едва ли не друзьями стали они тогда, на рыбалку ездили однажды вместе. И вот теперь встретились снова.

— А я, понимаешь, тут с приятелем заскочил, отпуск его спрыснули, чтобы хорошо ему на югах отдыхалось. А потом, гляжу, ты, как витязь на распутье, стоишь. А ты что, опять употребляешь? — спросил Веселов, кивнув на чек в руках Веретенникова.