Борис Никольский - Воскрешение из мертвых

А впрочем, действительно, разве он — это т о т Ломтев? Что общего между т е м Ломтевым и человеком, мучительно страдающим сейчас от похмельной дрожи, не имеющим сил даже подняться с постели, раздавленным сознанием собственной низости и мерзости?.. Что, кроме имени, сохранил он от того Ломтева? И разве не нелепо, не смешно считать их одним и тем же человеком?

Ломтев слышал, как тихо, почти бесшумно ходила Маша по комнате. Даже не видя ее, он, казалось, ощущал ее сосредоточенную, молчаливую озабоченность. Звякнула посуда. Потом Маша спросила сдержанно-деловитым тоном:

— Вчера ты весь вечер твердил, будто тебе прямо-таки во что бы то ни стало надо быть в Ленинграде. Это что — правда?

Даже произнести какое-либо слово было трудно. Все-таки Ломтев пересилил себя и, по-прежнему не поворачиваясь к Маше, сказал в стену:

— Да.

Она помолчала, видно, что-то обдумывая. И тогда он решился и спросил слабым голосом:

— Маш, у нас осталось что-нибудь выпить?

— Откуда же? Все, что принес, ты выпил.

Наступила пауза. Оба они хорошо знали, что последует дальше.

— Маш, а, Маш… — все тем же стонущим и словно бы сходящим на нет голосом сказал Ломтев. — Может, найдешь что-нибудь, а?

— Ма-аш… Ну найди, а? — повторил он через некоторое время. — Я же последний раз, честно… Я же кончаю с этим делом. Крест ставлю раз и навсегда. Лечиться решил. Для того и в Ленинград еду…

— Далеко же ты уехал, — отозвалась Маша, не сдержав усмешки.

— Только не надо, не издевайся!.. Мне и так плохо. Жить не хочется, честное слово.

Она присела на край постели и положила прохладную ладонь ему на лоб.

— Вот что, миленький, слушай меня внимательно. Выпить я тебе, так и быть, дам. Но только в последний раз, твердо. И в Ленинград вечером поеду вместе с тобой. Понял?

— Да, но… — забормотал Ломтев.

— И никаких «но». Я беру отгул. Неужели ты думаешь, я смогу отпустить тебя одного? Тебе что-то не нравится?

— Да нет… почему… — сказал Ломтев.

«Конвой, значит, все-таки конвой… — подумал он. — Не Светлана, так Маша, не Маша — так Светлана, какая разница…»

…Много лет назад, когда они были студентами, Маша как-то достала две путевки на однодневную базу отдыха и робко предложила одну из них Ломтеву. «Мне так хочется хоть разок куда-нибудь съездить вместе с тобой…» — говорила она. Тогда он с возмущением отверг это ее посягательство на его свободу, на его право выбирать, с кем и куда ему ехать. Потом, спустя несколько лет, она однажды показала ему эти путевки — они так и остались неиспользованными, она сохранила их как память. Ведь в конечном счете то, что не случилось, но м о г л о бы случиться, тоже оставляет, словно некий мираж, свой след в нашей жизни, тоже имеет свою ценность…

— Ладно, — постепенно оживая, сказал Ломтев. — Давай-ка тащи, что там у тебя есть… За наше путешествие надо выпить!

…На другое утро они сошли с поезда в Ленинграде. Был ранний час, над перроном дрожал еще не согретый солнцем осенний воздух. Вокзальная толчея, радостные лица встречающих, цветы в чьих-то руках, приветственные восклицания, объятия — какую-то делегацию, кажется болгар, встречали как раз возле их вагона — вся эта праздничная суета угнетающе действовала на Ломтева. Как будто кто-то нарочно старался напомнить ему, изгою, что существует иной мир — мир счастливых, благополучных, распоряжающихся собой по собственному усмотрению людей, никем не ведомых и не конвоируемых, свободных в своих поступках и желаниях. И ему, Ломтеву, не было места в этом мире. Он ощутил это так остро и так болезненно именно сейчас, на вокзальном перроне.

Маша хотела взять его под руку, он раздраженно отшатнулся.

Еще вчера они с Машей составили план сегодняшних действий. Вернее, составляла план Маша, а Ломтев, охваченный апатией, соглашался. По этой разработанной Машей диспозиции Ломтеву надлежало первым делом, прямо с вокзала, явиться в то учреждение, куда была адресована его командировка, то есть засвидетельствовать, хоть и с запозданием, свое существование и попытаться если не выполнить данные ему поручения, то по крайней мере п р о з о н д и р о в а т ь п о ч в у и тем самым создать видимость энергичной деятельности. Однако, диктуя этот план, Маша совершенно не учитывала, насколько несопоставимы ее собственное состояние и состояние Ломтева, насколько сильно разнятся они друг от друга. Она не могла учесть ни дрожащих с похмелья рук Ломтева, ни ускользающего его взгляда, ни ощущения собственной вины, неуверенности и страха, которое, подобно облаку, окружало Ломтева, разрасталось до гипертрофированных размеров и заставляло его сжиматься, мертветь и стушевываться перед каждым человеком, наделенным хоть какой-то властью. Вот уж поистине — сытый голодного не разумеет. Уже выйдя из вагона, нетвердо ступая по перронному асфальту, Ломтев знал, что разве что под дулом автомата, под страхом смертной казни могут заставить его сейчас переступить порог казенного учреждения. И потому иной план созревал в его мозгу.

Маша, казалось, не угадывала надвигающейся опасности. Она была полностью во власти других чувств. Пусть эта совместная их поездка в Ленинград имела горький привкус, но она все-таки была их п е р в о й совместной поездкой. Пусть этой их близости, этой их общности забот, этой иллюзии семейного союза суждено было продлиться очень недолго, но Маша не могла не испытывать сейчас совсем особого, незнакомого ей прежде волнения. Ее сердце тосковало по возможности заботиться о близком, любимом человеке, и вот теперь у нее была такая возможность. И она готова была исполнять свою роль со всей горячностью и целеустремленностью.

А между тем Ломтев принялся развивать новую свою идею. Он считал, что, пожалуй, прежде всего следовало бы подкрепиться (хотя, честно говоря, есть ему совершенно не хотелось, даже думать о еде было противно), и может быть, даже выпить кружечку пивка (он так и произнес с нежной ласкательностью: «к р у ж е ч к у п и в к а») чисто в лечебных, что называется, целях… Тогда он будет чувствовать себя куда увереннее, он-то уж себя знает…

— Нет, — сказала Маша. — Нет. Ни в коем случае.

— Но я тебя прошу… — сказал Ломтев.

— Нет, и не проси даже. Ты дал вчера слово. Я уже вижу: тебе лишь бы дорваться до выпивки!

— Поздравляю! — язвительно сказал Ломтев. — Ты рассуждаешь в точности как моя жена.

— Ну что ж. Значит, твоя жена рассуждает здраво. Тебе повезло с женой.

— Маша, — примирительно сказал он, — давай не будем ссориться.

— Нет, Ломтев, нет. Сейчас ты пойдешь и сделаешь все так, как мы вчера договорились.

— Но я не могу! Понимаешь: н е м о - о г у!

— Моя мать в таких случаях говорила: а ты через «не могу».

— Да я действительно не могу, честное слово, не могу я, Маша!