Борис Никольский - Воскрешение из мертвых

То, что не высказал он жене, то, чем никогда не делился, не мог, не считал нужным делиться с ней, искало теперь своего выхода.

— Ты думаешь, почему мне три десятка черных шаров на конференции кинули? Да потому, что на виду я. Кто воз везет? КБФ, что ли? Чуть что — сразу Щетинин, без Щетинина ничего не обходится. Да что я тебе рассказываю, ты сам это знаешь не хуже меня. КБФ — он ведь что? Для всех хорошим быть хочет. Для всех добренький. А я — нет, я так не умею. Думаешь, я не знаю, кто мне черные шары бросал? Да я этих крикунов и демагогов хоть сейчас по пальцам всех пересчитать могу!

Всякий раз, стоило только Щетинину опрокинуть рюмку, другую в компании своих заводчан, и разговор рано или поздно обязательно сворачивал на эту тему. Хоть и не хотел он признавать этого, а тридцать голосов на прошлогодней партийной конференции, поданные против него, занозами засели в его памяти.

— Рассуждать больно много стали! — продолжал он. — Забыли, кто мы есть. Даром нас, что ли, солдатами партии называют? С о л д а т а м и, Мартын Семенович! Смекаешь? Не дело солдата рассуждать да демагогию разводить. Правильно я говорю, майор? — обратился Щетинин уже к военному, вошедшему в купе.

— Правильно, правильно, — посмеиваясь, ответил майор. Он скользнул взглядом по столику, по бутылке, уже наполовину пустой, забросил на верхнюю полку свой портфель и вышел.

— Ну давай, Игорь Сергеевич еще по махонькой за то, чтобы у тебя все было нормально! — сказал Альтшулер.

— Будет, Мартын Семенович, будет. Я знаю, кое-кто рад бы был скинуть Щетинина, да не выйдет. Я человек такой, я за чистоту партийной линии глотку перегрызу. Думаешь, те, кому положено, это не видят, не ценят? Еще как видят! Тут на пленуме райкома Первый ко мне подошел; выступление мое, говорит, понравилось, боевое, говорит, выступление. А я, знаешь, что ему ответил? Я говорю: мы, Юрий Евстигнеевич, по-простому, по-рабочему, что думаем, то и говорим, нам дипломатия ни к чему.

— Прощаться пора, — спохватился наконец Альтшулер. — Давай дожмем коньячок-то. За укрепление, так сказать, международных связей! Ты только смотри в болгарку там не влюбись, — погрозил он пальцем Щетинину. — Хотя зачем тебе болгарка, вон у тебя какая хорошая соседка есть!..

Только теперь увлеченный разговором Игорь Сергеевич обнаружил, что они уже не одни в купе. Как-то бесшумно и незаметно в уголке на нижней полке пристроилась молодая женщина. Ее лицо, остававшееся в тени, трудно было рассмотреть как следует, однако в фигуре ее, в манере держаться почудилось вдруг Щетинину что-то знакомое.

— Девушка! Девушка! — воодушевленно, с шутливой и оттого преувеличенной укоризной воскликнул он. — Так в приличных домах не поступают! Быстренько, быстренько к нашему шалашу! Мартын Семенович, а ты что же не ухаживаешь за дамой?! Ну-ка, плесни!

Однако спутница их продолжала сидеть неподвижно и молча, словно не слышала обращенных к ней слов.

— Девушка! Вы ставите моего друга в трудное положение! — сказал Щетинин. — Он будет вынужден выбрасываться из поезда на ходу! Вы же видите: он не в состоянии встать и уйти, пока не выпьет за наше с вами знакомство!

— Не беспокойтесь напрасно, уйду я, — слова эти прозвучали неожиданно и потому особенно резко. И девушка действительно встала и вышла из купе.

Альтшулер озадаченно скривил губы.

— Непонятно. Ну и штучка! Я тебе не завидую.

— Каждая дура по-своему выпендривается, — Щетинин махнул рукой. — А главное, я ведь где-то видел ее, и совсем недавно, только никак не могу вспомнить где. Ну ладно, бывай!

Они в последний раз сдвинули стаканы с остатками коньяка — и очень вовремя, ибо проводница уже торопила граждан провожающих покинуть вагоны. Грузный Альтшулер потопал к выходу, Щетинин за ним. Уже в тамбуре они растроганно обнялись. Поезд тронулся.

Возвращаясь к своему купе, Щетинин увидел в коридоре соседку. Она стояла возле окна и смотрела на медленно уплывающие прочь, в темноту, привокзальные строения. Щетинин остановился рядом. В любом деле он не терпел неясности, недоговоренности.

— Что мы такие сердитые? — спросил он с той добродушной игривостью, с какой обычно обращаются взрослые к капризничающим детям.

Щетинин никогда не был бабником. Вот уж от чего бог избавил, так это от желания волочиться за женщинами. Чем, надо сказать, значительно упростил и обезопасил его, Щетинина, судьбу. Так считал сам Игорь Сергеевич. Если когда-нибудь и изменял он жене, так лишь под пьяную лавочку, мимоходом, случайно. И не придавал этому существенного значения. Иногда в шутку он любил повторять, что, мол, супруга его обладает способностью осложнять жизнь сразу за троих — и за жену, и за тещу, и за любовницу, так что, спасибо, он сыт по горло, кушайте сами. Если же говорить серьезно, то он действительно страшился лишних осложнений, зависимости от женских прихотей. Впрочем, не последнюю роль здесь играло и то обстоятельство, что карьера партийного работника, как известно, прямо зависит от прочности семейных тылов. И все же, отправляясь в командировку, Щетинин всякий раз словно бы перерождался и начинал ощущать себя этаким ловеласом. В командировке — это твое законное право, тут уж отдай и не греши, на тебя как на ненормального будут смотреть, если ты свое упустишь.

— Так что же мы такие сердитые? — повторил он.

На мгновение оторвавшись от окна, девушка смерила Щетинина взглядом, и он, едва только увидел вблизи, рядом с собой это сильно напудренное, нервное лицо, сразу все вспомнил. Ну конечно, это она приходила к нему ратовать за Устинова! Ну да, из клуба трезвости. Матвеева ее фамилия, кажется? Точно, точно — Матвеева. Он сразу вспомнил ее горячечную, сбивчивую речь, и то, как он кивал сочувственно, тоже вспомнил. Разумеется, он не мог бы сейчас восстановить в памяти в деталях все то, что она тогда наговорила ему. Не слишком большое значение придавал он тогда ее путаным речам. Потому не столько даже смысл разговора, сколько общее ощущение от него осталось в памяти. Ощущение какой-то лихорадочной взвинченности, какой-то нетерпеливой, требовательной надежды, с которой она явилась тогда к нему.

— Да мы, оказывается, знакомы! — воскликнул теперь Щетинин. — А я-то гляжу и голову ломаю. Вы не обижайтесь, что я вас сразу не, признал. Склероз!

Она молчала, по-прежнему не отрываясь от окна, в котором уже нельзя было разглядеть ничего, кроме собственного отражения. Будь Игорь Сергеевич абсолютно трезв, он бы, вероятно, правильно оценил это молчание и сделал бы верные выводы. Но сейчас коньяк еще весело бродил в его теле, горячил воображение и подталкивал на легкомысленные поступки. В молчании Матвеевой ему чудилась лишь некая зазывная игра, своего рода наивная уловка, призванная распалить его интерес к ней. То чувство притягательного любопытства, которое он испытал тогда, в кабинете, глядя на нее, вновь пробудилось в Игоре Сергеевиче. Ишь, недотрогу из себя строит, а сама и огонь, и воду, и медные трубы прошла! Он придвинулся к ней поближе и, дыша на нее коньячным ароматом, попытался игриво заглянуть в лицо.