Вера Щербакова - Февраль - кривые дороги

Как убедить, если понадобится, что мама у нее хороший, справедливый человек, в прошлом жена комиссара. Просто у нее несчастливо сложилась судьба. За маму она готова поручиться. Очень важно не растеряться и все объяснить, попросить, наконец, именем отца!

В клубе гармонь играла «Провожание» Демьяна Бедного, и кто-то из парней одним пальцем подыгрывал гармонисту на рояле. Его благоговейно обступили, дивясь умению играть на таком в недалеком прошлом буржуйском инструменте.

— Собрание, девочка, комсомольское, закрытое. Ты кто будешь? — спросил Настю костлявый парень с гладко зализанными назад волосами.

— Я? Я — Воронцова. Меня сегодня должны принимать в комсомол.

— Воронцова? — парень хмыкнул и отошел.

Нет, этот явно был не из тех, кто скажет за нее доброе слово!

Появились пионервожатая, краснощекая с мороза, ребята, с которыми Настя вместе проходила бюро.

Народу прибывало. На сцену вынесли стол под красным коленкором, графин со стаканом, звонок.

Собрание началось по предложению избранного председателя с обсуждения кандидатур, рекомендованных в комсомол.

— Кого утвердим — останутся. Кого — нет, придется покинуть зал, — пояснил он, и Насте почудилось, что председатель обратился именно к ней.

Назвали ее фамилию и попросили подняться на сцену. Зал следил за Настей снизу неразличимыми лицами, и лучше было не смотреть туда.

Постучав по графину, председатель предложил задавать Воронцовой вопросы.

— Объясни нам, почему ты скрываешься за фамилией Воронцова, хотя отец твой Самохин — всем известный торговец? — громко и вызывающе прозвучал голос парня с «политической» прической. — Родительница твоя, что ли, словчила?

Настя внутренне сжалась вся, втянула голову в плечи, она не была готова к такому вопросу. Ни Марии, ни ей и в голову не приходило менять фамилию, да и мать, наверное, не позволила бы.

— Самохин мне не отец — он отчим.

— Говори громче, не слышно! — потребовали в зале.

— Мой отец Воронцов, и я ношу его фамилию, — робко пояснила Настя, с ужасом сознавая, что не сумеет постоять за себя.

— Хорошо, ответь нам, сколько тебе было, когда ты осталась после отца? — Четко и самоуверенно донеслось до Насти.

— Третий годок... — сорвалось у нее.

В зале засмеялись. Парень свистнул и продолжал:

— Сосунок, значит. Давненько ты ешь буржуйский харч, а с ним впитываешь вредные для рабоче-крестьянского государства идеи... Я, товарищи, даю отвод Воронцовой, а правильнее сказать — воспитаннице Самохина. Его палатка с полинялой вывеской, где он обирал трудящийся люд, и по сию пору цела.

Парень сел, громко скрипнув стулом, с сознанием собственного достоинства и правоты. Необходимо было сказать, что нет, не с тех пор она жила с отчимом, что мать вышла замуж не сразу после гибели отца... Но было тяжело и очень стыдно говорить что-либо при всех про замужество мамы.

Впервые в жизни попав, как ей казалось, в окружение недоброжелательно расположенных к ней людей, Настя сразу почувствовала себя сломленной и униженной. В часы раздумий она совершенно иначе представляла себе комсомольское собрание, а тут один крикун завладел всеми... И кто-то уже торопил председателя переходить ко второй кандидатуре.

Но тут попросила слово вожатая пионерского отряда.

— Товарищи, — начала она, поднявшись на сцену. — Не нужно спешить с Настей Воронцовой, с ней особый случай. Торговец-отчим умер, и теперь девочка живет на иждивении сестры-комсомолки, которую мы хорошо знаем. К тому же Настя пишет в «Пионерскую правду» и вообще очень активная...

— Демагогия, — раздалось в рядах. — Сестра в Москве, а мать, лишенная избирательных прав, под боком!

Это был неоспоримый довод против Насти, даже пионервожатая несколько смешалась, хотя продолжала что-то говорить среди поднявшегося шума.

В зале разгорелись споры: кто был «за», кто — «против».

Председатель собрания звонил в колокольчик, требовал тишины.

Настя приободрилась немного — значит, не все здесь были против нее. Слабая надежда как бы повисла на волоске: а вдруг все-таки примут?

Насте велели вернуться на место, объявили голосование. Председатель считал поднятые руки вслух. Никогда она не думала, что эти «раз, два, три» будут так важны для нее!

«Уж скорее бы. Кажется, все. Да, все. И большинство против. Ну что ж...»

Настя встала со стула, метнула в ряды нахмуренный взгляд.

Из школы возвращалась вторая смена, над площадью висел веселый гам, в свалке летели в снег мальчишеские ушастые шапки.

— Тетенька, вы куда? Тетенька, пойдемте с нами! — отовсюду кричали Насте, окружая ее и стараясь увлечь за собой.

— Да это же наша товарищ Настя, — вдруг кто-то узнал в ней учительницу по «Законам и обычаям юных пионеров».

— Здравствуйте, товарищ Настя!

— Здравствуйте, ребята.

Она выбралась из толчеи и направилась к дому мимо церкви с небольшим прилегающим к ней кладбищем. Улица вела чуть в горку, но Настя шла быстро, вот уже виднеется их отцовский старый дом, в котором сейчас никто не жил. Он тускло блестел неосвещенными окнами и казался очень дряхлым. Зато тополь в палисаднике был высок и могуч, раскидистые ветви его простирались над крышей дома. Ксения Николаевна говорила, что это дерево посадил ее свекор, отец мужа.

В день, когда восставшие кулаки пустили в отца пулю, потом топтали его ногами, на сучьях тополя сидели городские мальчишки, любопытные до всех событий. Они были старше Насти и, очевидно, некоторые из них уже стали комсомольцами.

«Как же они могли позабыть все это и как посмели столь несправедливо обойтись со мной сегодня?»

Сестер Воронцовых, Марию и Настю, с тех пор, как Настя приехала в Москву, незнакомые люди часто принимали за подруг: так они были с первого взгляда непохожи друг на друга.

Настя не переставала огорчаться этим. Белокурая, спасибо, хоть брови потемнее, она завидовала черноволосой и смуглой сестре.

Что касается судеб, то и тут Настя с удовольствием обменялась бы с Марией.

У сестры все ясно: она работала на стройке и три раза в неделю посещала курсы слесарей.

Весь июнь Настя бегала со своими документами из техникума в техникум: в железнодорожный, оказалось, девушек не принимают, в строительный — с шестнадцати лет, и, что главное, в первую очередь брали детей рабочих и бедняков крестьян, а не таких, как Настя Воронцова, с запутанной биографией...

Ей снисходительно поясняли: «Оставляйте заявление, разберем, если останутся места...»

Мест не оставалось, и Насте, одной из лучших учениц второй ступени, небрежно возвращали документы. Вот уж чего они никак не предвидели с мамой, обсуждая ее дальнейшую студенческую судьбу в Москве! Михаил осенью заканчивал театральное училище, а это значит, что Насте предстоит жить в столице в полном одиночестве, и это больше всего пугало Ксению Николаевну. Она иногда намекала дочери о возвращении. Настя, как и мать, любила свой родной городок, заросший тополями, но его возможности для человека в пятнадцать лет были очень ограниченны: девятилетка с кооперативным уклоном да курсы счетоводов. Ни к той, ни к другой профессии у Насти не лежала душа!