Вера Щербакова - Февраль - кривые дороги

Настя пришлась девушкам «ко двору», особенно с того вечера, когда, подзадориваемая ими, она ухитрилась вымыть голову одним стаканом горячей воды, разбавленной двумя холодными. Вся эта затея происходила под непрерывный хохот.

Комендант общежития, высокий педантичный человек с удлиненным лицом, прозванный «костяной яичницей», пробовал несколько раз стучаться к ним, однако не был впущен. Улучив момент, когда одна из девушек вышла на крыльцо выплеснуть из таза воду, комендант без разрешения приоткрыл дверь.

— Я обязан знать, что тут происходит у вас? — раздраженно заговорил он, но, увидев полуодетую Настю, ретировался.

Комендант общежития не простил девушкам игнорирования его власти, удвоив надзор за их комнатой и требуя неукоснительного выполнения правил внутреннего распорядка, за который они сами когда-то проголосовали.

Пункт «б» этих правил лишал девчонок удовольствия видеть Клавиного ухажера Филиппа Клейстерова в будние дни. А он обычно приходил к ним два раза в неделю, и всегда не с пустыми руками: то приносил кулечек соевых конфет, то пряники, полученные по карточке взамен белого хлеба. Хозяйки комнаты резво бежали в котельную за кипятком, накрывали стол чистой бумагой и устраивались по-семейному чаевничать.

На пути Филиппа Клейстерова теперь, увы, стоял комендант общежития.

— Да он сам же — блюститель порядка, в милиции служит! — пробовали заступиться за гостя девушки, но безрезультатно.

На десятидневные каникулы все, кроме Клавы, которая ждала мать в Москву, разъезжались по домам.

Настя благополучно доехала до Иванова и первым делом справилась на вокзале, когда будет местный поезд на Родники.

— Ждите, скоро! — лаконично ответили в окошечке.

Это «скоро» вылилось в целые два часа, но Настя не роптала, терпеливо сидела возле своего фанерного баула. Ее удручало другое: как-то она разыщет в незнакомом поселке сестру с зятем, когда уже заметно темнело.

Местная «кукушка», не щадя себя, лихо летела по узкой колее, резко раскачивая вагоны из стороны в сторону, чуть зазеваешься — и со скамейки долой!

Настя спросила у соседей, не знают ли они, где будет Школьная улица? Не знали. И мало того, наградили ехидным сочувствием: вот-де, мерзавец, подсунул барышне ложный адрес! А Школьной улицы у них в поселке вообще не существует.

— Граждане (она преднамеренно не сказала «товарищи» — чести много за такое к ней отношение!), я еду погостить к зятю. Он режиссер театра, может быть, кто знает его?

Обстановка вмиг изменилась.

— Еще бы не знать! Знаем, — раздалось одновременно несколько голосов. — Наш Миша Карпов! Пожелаете, на руках к нему доставим...

Мария с Михаилом жили в невысоком особняке с большими окнами и резным крыльцом — в доме бывшего управляющего фабрикой. Они занимали комнату с отдельной передней и прилегающей к ней застекленной террасой. Ход к ним шел через большую общую кухню. Число проживающих семей в доме точно соответствовало числу самоваров на кухне.

Дом был окружен большим садом с кустами сирени, жасмина. Белая изразцовая печь полыхала жаром в комнате, когда Настя, продрогшая в дороге, не без гордости снимала перед сестрой свое новое пальто.

Мария похвалила и пальто, и Настю в нем, искренне радуясь ее благополучной жизни без них.

— Миша вернется за полночь, сдает сегодня премьеру. Значит, давай мне одной выкладывай свои новости. Пишешь?

— Пишу. И у вас буду писать, в такой-то обстановке!..

Настя разглядывала комнату: двуспальная кровать под белым пикейным одеялом, большой стол посередине, несколько мягких стульев. Паркетный пол натерт до блеска. В передней — кушетка, комод с ящиками под белье.

Мария не скрывала своего удовольствия, ей и самой еще было все в новинку, они с Михаилом не ожидали, что так быстро и хорошо устроят молодого специалиста.

За дверью раздалось поскуливание, возня; Мария прислушалась.

— Приготовься, Настенька, тебе предстоит приятное знакомство, — лукаво предупредила она сестру.

В комнату ворвалась большая светло-рыжая лохматая собака с пушистым хвостом, свисающими ушами и добродушно-веселой мордой. Увидев нового человека, она немедленно устремилась к нему и, встав на задние лапы, лизнула ее шершавым языком прямо в губы.

— Бесстыдник, Джульбарс, уж целоваться лезешь! — прикрикнула на него хозяйка.

Настя придержала пса за ошейник, любуясь им.

У Михаила, когда он, наконец, появился, был счастливый вид. «Чужой ребенок» прошел без сучка и задоринки и получил путевку в жизнь. На коротеньком банкете после окончания спектакля начальство предложило выехать летом на гастроли по области. Одним словом, постановка получилась, ее не стыдно будет показать даже московским режиссерам, бывшим учителям!

Мария сияла, Настя жала зятю руку.

— Растем, Миша?

— Да, растем, кажется, — скромно согласился молодой режиссер. — Послезавтра прошу на спектакль, — добавил он, отвешивая галантный поклон жене и свояченице.

Местный театр — внушительное здание с колоннами, с удобной сценой, артистической уборной и вместительным залом — начинался с высокого холла, из которого шли двери в музыкальный и хорового пения кружки.

Важный швейцар в форме с галунами, бросив очередь, с подчеркнутой предупредительностью снял пальто с супруги режиссера и ее родственницы, румяных с мороза и чуточку смущенных от такого внимания.

Пока сестры добирались на свои места в первом ряду, они обросли целой свитой Мишиных кружковцев, не занятых в ожидаемом спектакле, как пояснила Мария.

Насте не было в новинку такое внимание, и все же ее настроение заметно поднялось. Она почувствовала себя блаженно-счастливой за сестру и Михаила. Теперь все оставалось позади: нелегкое сочетание учебы с работой, прожорливый отопительный котел, требующий круглосуточного обслуживания, полуподвальная комнатушка!

Насте, мало сказать, хорошо — с упоением писалось у сестры. В просторные низкие окна комнаты заглядывал сад. Кусты жасмина и сирени после небольшой оттепели, а затем выпавшего снега, в ночь прихваченного морозцем, стояли в причудливом белоснежном наряде, которого не увидишь даже весенней порой.

Мария с мужем на работе, гостья одна: до двух часов она не вставала из-за стола, а потом, пообедав в одиночку, принималась снова за рукопись.

Под выходной день Михаил объявил Насте, что они едут завтра в ближайший колхоз, где выступят с концертом, посвященным Пушкину, и что, если у свояченицы есть желание, она может присоединиться к ним и даже прочитать свой рассказ.

— Да, но у меня на заводскую тему...

— Неважно. Деревенские жители могут послушать и про рабочий класс!

Михаил заставил Настю прочитать перед ним рассказ, это был, конечно, «На пороге», как перед аудиторией: громко, с выражением, четко произнося каждое слово. Зять был придирчив, свояченица — терпелива, и дело спорилось. Часа через два, когда Настя, учитывая все замечания, а главное, вполне осязаемо воображая перед собой деревенскую публику, снова старательно прочитала свой рассказ, Михаил воскликнул: «Браво!» — и репетиция закончилась.