Вера Щербакова - Февраль - кривые дороги

— Стоит, Настюша, обязательно стоит! — вернулась она оживленная. — Из письма следует, что литература у тебя призвание прочное, можно сказать, с детских лет. А это существенно и важно.

В солнечный августовский день, ознаменовавшийся в доме первым созревшим на небольшой грядке Ксении Николаевны огурцом, разделенным бабушкой без обид между внуками, Настя поехала в институт — бывший особняк господ Яковлевых, где ныне решалась ее судьба.

До метро Настя решила пройти парком по шестому лучевому просеку со старыми густокронными липами, прибежищем соловьев по весне. Под липами по левой стороне тек, не высыхая, ручеек по песчаной канаве, промывая дно до чистейшей желтизны и образовав волнообразные складочки песка, совсем как в настоящей реке. Это всегда трогало и наводило на размышления: мал, а из десятка не выкинешь. Может, и человеку нужно держать себя так же: рыть и рыть с упорным присутствием духа свое русло в жизни...

Ксения Николаевна еще издали через загородку увидела свою возвращающуюся из института дочь и радостно перекрестилась.

— Настенька, можно поздравить? — спросила она.

— Поздравь, мама, я у тебя счастливая! Помнишь наш городок, с чего все начиналось?

Городок в этот день напомнил о себе еще одним событием: в час, когда две замужние сестры с семьями сидели за столом, в раскрытое окно заглянула уставшая с дороги тетка Акулина.

— Здравствуй, Ксюша, здравствуйте, касатики! — искательно поздоровалась она. — А я к вам со всеми моими пожитками, — тетка Акулина показала на корзину и фанерный баул. — Терпения моего не хватило... Вдовая сноха примака привела страсть какого неуживчивого... Приютите меня, я вам в тягость не буду!

Василий внес Акулинины вещички в дом, расцеловал в обе щеки.

— В хороший день к нам приехала! Живи!

Многим солдатам, дослужившим на фронте до офицерского звания, не всегда хотелось возвращаться после войны к своей бывшей профессии шофера или рабочего у станка.

У Василия не было таких проблем. Подав рапорт о демобилизации, он, не вытерпев и недели без дела, покатил на свой завод.

— Я мигом: по цехам пройдусь, людей повидаю... — уговаривал он Настю не огорчаться.

Ленька увязался за ним, и Василий охотно взял его, разделяя мальчишеское тщеславие покрасоваться с отцом-героем.

В инструментальном цехе Василия Майорова обступили знакомые и незнакомые рабочие. Со всех сторон слышалось:

— Еще один живой фронтовичок объявился... Здорово, брат!

— Должно быть, воевал лихо, раз героя получил. Повидаешься и небось куда повыше да почище?

Василий пожимал руки, отвечал направо и налево.

— Живой, как видите. Место найдется — здесь останусь. Польщенные слесари дивились:

— Ну, Василий Никифорович, сильна в тебе потомственная рабочая закваска, все чины-звания пересилила. Здоровье не подведет?

— Годен! После трех ранений из строя не выбыл.

Подойдя к верстакам, Василий узнал свои памятные до единой щербинки тиски, ласково провел рукой по ним, не замечая, как дрожали у него от волнения пальцы, глубоко дышал воздухом цеха с характерным запахом металлической стружки. Хоть снимай мундир и становись к тискам!

— Малец, что ли, твой? — спросили про Леню. — По обличью портрет вылитый. С детских ногтей к заводу приучаешь, о династии печешься?..

— Предлагают занять кресло начальника кадров, — делился с женой Василий после поездки на завод.

— А ты справился бы? — задала вопрос Настя, не отгадав по лицу мужа, как он принял такой вариант.

— Вполне. Только не для меня мягкое кресло: корпеть над анкетами, наводить справки... Отказался категорически. Попросился зачислить в слесари-инструментальщики.

Ксения Николаевна постирала зятю сбереженную с довоенных времен халат-спецовку с большим карманом на груди для мерительного инструмента, нагладила ее до блеска.

— Вы как покойная моя матушка, спасибо! — сказал Василий угодившей ему теще.

Все складывалось в семье как нельзя лучше: глава семьи определился, куда душа желала, жену устроил на работу в многотиражку, освободив вечера для занятий в институте. Что же касается недовольства Насти, почему он снова пошел в слесари, то муж объяснил ей просто:

— Душа, конечно, душой, но и заработок со счета нельзя сбрасывать. Сколько бы я получал кадровиком? Да вполовину меньше, а нас теперь четверо, а я не привык копейки считать... И кроме того, есть у меня заветная мыслишка обзавестись машиной... А с осени я тоже думаю учиться. До института мне не дотянуть, но в заводской техникум запросто поступлю. Я уже зондировал почву...

Тетка Акулина, слушая Василия, только руками разводила: деловит, удачлив молодой хозяин. За таким мужем, как у Христа за пазухой можно жене прожить!

Не успел Василий оглядеться на работе, как его избрали секретарем партбюро цеха. Заниматься в техникуме стало труднее. Но кругом все учились, наверстывая упущенное за военные годы, и он решил не сдаваться.

— Ну, тетка Акулина, считай, теперь весь дом на тебе! Плюс Леня. Накорми его после школы, проследи за уроками, потом на улицу выпроводи. По воскресным дням у тебя отгул.

— На кой ляд мне отгул... Жалко вот граматенкой я небогата, в Лениных уроках не разберусь.

— Не сокрушайся, старая, о том, чего не вернуть. Твоя жизнь тебе получше любой грамоты послужит.

— Утешитель ты мой! — проговорила, прослезившись, тетка Акулина. — Пригрели вы меня с Настенькой, сиротину горемычную. Живу у вас будто в родном гнездышке!

Василий работал и учился всласть. По утрам он просыпался радостный: тишина в доме, тишина над страной! Рядом на подушке разрумянившееся от сна лицо жены с чуть полураскрытыми губами, от спутанных светлых волос пахнет липовым цветом.

Жажду к жизни, доброте, деятельности Василий ценил в людях превыше всего. Настя, по его суждению, была одарена и тем и другим. Да в придачу еще и талантом. Ее последние рассказы, которые он порекомендовал снести в журнал, были приняты к печати и уже набраны. Прочитав их в корректуре, Василий долго не мог успокоиться. Рассказы были автобиографичны, он узнавал в героях Настю, себя, родных.

Еще по письмам мужа с фронта Мария начала улавливать в них что-то недосказанное, тяготившее его, чем он как будто хотел поделиться с ней, но в последнюю минуту передумывал... Таких писем было на счет, однако они твердо оседали в ее памяти.

«Война не командировка, и напрасно я, наверно, копаюсь между строк!..» — думала она, стараясь успокоить себя.

Михаилом Мария могла быть довольна: он начал рядовым, подвозил танкистам бензин на передовую, а заодно подбрасывал несколько веселеньких историй, которые почти ежедневно случались даже там, на фронте. Артистично преподнесенные, они потом переходили из уст в уста, создавая популярность их рассказчику.