Константин Паустовский - Том 9. Письма 1915-1968

В эпистолярном наследии Паустовского велика доля писем, адресованных родным и близким. Бытует убеждение (точнее было бы назвать его предубеждением), что внимания заслуживают только те письма, в которых отразились значимые общественные события и литературные явления, а все личное, частное, связанное с любовью, размолвками, семейными происшествиями, бытом надо оставлять за бортом эпистолярных изданий. Пушкин придерживался на этот счет другого мнения. Прочитав письма Вольтера, касавшиеся такой далекой от поэзии материи, как покупка земли, он писал: «Всякая строчка великого человека становится драгоценной для потомства. Мы с любопытством рассматриваем автографы, хотя бы они были не что иное, как отрывок из расходной книги или записка к портному об отсрочке платежа».

Пушкинские слова приложимы не только к тем, кто составил эпоху в истории мирового искусства, но и к писателям меньшего масштаба — в том случае, понятно, если книги пережили их создателей. Без постижения всей суммы житейских обстоятельств, сопутствовавших писателю, трудно понять и его человеческое своеобразие, и истоки его творчества. Сторонники отсечения от читателя информации, касающейся частных и личных сторон писательского существования, в оправдание своей позиции любят ссылаться на цитату из Маяковского: «Я — поэт. Этим и интересен». Только по недоразумению Маяковский может считаться союзником подобной позиции. Во-первых, не стоит забывать, где и когда сказал эти слова Маяковский. Во-вторых, он ведь не сказал: только этим интересен. Что и говорить, если бы поэт не был нам интересен своими стихами, он не имел бы ни малейшего шанса завладеть нашим вниманием. Но именно потому, что писатель своими книгами завладел нашим вниманием, он интересен нам и другим. И каким человеком был. И какой образ жизни вел. И чем увлекался. И кого любил. И на ком был женат. И кто были его друзья. И что его с ними связывало. Когда эта жажда, естественно возникающая у читателя, утоляется, он, не забывая о расстоянии, отделяющем его от писателя, чувствует свою человеческую соизмеримость с ним. А это ведь тоже не последнее дело.

Публикация писем делает необходимым нарушить молчание, какое обычно окружает семейные обстоятельства недавно умерших писателей. В данном случае положение облегчается тем, что молчание уже нарушил Н. Оттен («Издали и рядом. Из книги о К. Г. Паустовском», журнал «Октябрь», 1983, № 6), рассказавший о том, что Паустовский был трижды женат. Сын писателя от первого брака В. К. Паустовский в книге об отце, над которой он сейчас работает, пишет: «В зарубежных исследованиях о жизни и творчестве отца уделено внимание всем трех бракам. До сих пор я не совсем ясно представляю себе, где и как авторы этих работ доставали сведения, фотографии, что опи передали верно и что напитали? Скорее всего, они пользовались косвенными данными и расспросами, так как в нашем литературоведении такого рода личные обстоятельства стыдливо игнорируются. Исключение делается лишь для иностранных писателей. Вот о четырех браках Хемингуэя сообщается вполне свободно. Между тем для писателя эти вопросы совсем не праздные и очень тесно связанные с творчеством. Отец, например, был человеком далеко не легкомысленным, и все его браки были внутренне обоснованы». К выводу, что нет никаких оснований игнорировать «такого рода личные обстоятельства», остается только присоединиться. Нет сомнений, что лучше всего услышать об этих обстоятельствах из первых уст.

Из семидесяти шести лет, прожитых Паустовским, письмами представлены пятьдесят три. Самые ранние из писем были написаны двадцатитрехлетним молодым человеком, который мучительно искал свою дорогу в жизни. Хотя он успел уже вкусить от литературы, хотя два рассказа его были напечатаны, хотя в глубине души он уже сделал выбор, его писательское самоосуществление шло куда медленнее, чем это ему виделось в мечтах. Временами его охватывало отчаяние, и ему казалось, что напрасно он понадеялся на возможность стать художником слова. Ранние письма были для него не только единственным способом общения с близкими, с которыми его разлучили обстоятельства. Они были пробой пера, тренировкой литературных мышц. В письмах он воплощал то, что ему еще не удавалось воплотить в творчестве.

Застенчивый и замкнутый, К. Паустовский не склонен был перед каждым распахивать душу. Заветное оп держал про себя, и единственный человек, которому он без оглядки открывал свое тайная тайных и святая святых, была его невеста, а потом жена — Екатерина Степановна Загорская, свидетельница его творческих мук. Ей он поверял свои надежды и мечты, с ней делился горестями и разочарованиями, ее знакомил с тем, что только что сочинил. Восторги в них перемежаются с туманностями, подлинные события — с литературными реминисценциями. Письма были искренние, но их автор как бы входил в образ, созданный его воображением и навеянный чтением любимых книг. Паустовский не рисовался перед своей избранницей. Он на самом деле был в ту пору во власти мечтаний. Вымышленная жизнь, которой он отдавался всей душой, была для него реальнее самой реальности, а последняя вызывала у него чувство холодной отчужденности. Этот образ, образ человека, отрешенного от повседневности и ищущего духовной гармонии, ставший второй его натурой, предвосхитил романтических героев прозы писателя двадцатых годов. Если, исповедуясь в том, что делается у него на душе, автор писем воспарял над действительностью, то в описаниях происходящего вокруг него, рассказывает ли on о страшной сцеие прифронтовой бомбежки или о литературном вечере, собравшем цвет московской художественной интеллигенции, или об одном из первых после Февральской революции заседаний Исполнительного комитета, он строго придерживается фактов и воспроизводит каждую подробность обстановки с предельной точностью. И эта особенность его ранних писем становится устойчивым свойством его прозы, в которой герои могут совершать самые неожиданные и причудливые поступки, но фоп, на каком они действуют, выписан тщательно и достоверно, во всей его конкретности.

Последующие письма, начиная с середины двадцатых годов и кончая теми, что были написаны незадолго до смерти автора, отличаются от писем молодого Паустовского. В них нет уже попыток, так сказать, взять реванш за то, что не получилось в творчестве. В книги, которые он писал одну за другой, Паустовский открыл дорогу всему, что его переполняло, и не было уже надобности, когда ему хотелось излить душу, прибегать к некогда спасительной эпистолярной форме. За редкими исключениями — самое значительное из них относится к середине сороковых годов, когда он увлекся Татьяной Алексеевной Арбузовой (Евтеевой), мечтая соединиться с ней и видя на пути к этому одни препятствия, когда он был поглощен охватившим его чувством, делиться которым мог только с той, кого полюбил, — письма Паустовского становятся менее исповедническими и все больше насыщаются самой разнообразной информацией. В том, когда и как они пишутся, наличествуют определенные закономерности. Как это ни странно, оседлая жизнь в Москве не способствовала эпистолярной активности. С трудом удавалось бесперебойно работать. Зато положение круто менялось, когда Паустовский путешествовал или перебирался в Солотчу или в Тарусу. Во время поездок было не до осуществления замыслов, и он во время остановок охотно обращался к письмам, благо впечатлений было хоть отбавляй, и он испытывал потребность поделиться с близкими людьми тем, что ему посчастливилось повидать. Мало что доставляло Паустовскому такую радость, как поселиться в глуши, отдаваться писанию, чередуя работу с рыбной ловлей и чтением. Равнодушный к комфорту, неприхотливый во вкусах и в привычках, он в деревенской избе, где никто и ничто не нарушали его уединения, чувствовал себя вольготнее, чем в оборудованной всеми удобствами городской квартире. Его не смущали ни непроглядная темень за окнами, ни вой свирепого осеннего ветра, ни керосиновая лампа, при свете которой приходилось проводить долгие вечера. Одного ему не хватало в этой блаженной оторванности от мира — близких и друзей. За отсутствием привычных собеседников он, повинуясь потребности в общении, волей-неволей вынужден был обращаться к «эпистолярному жанру».