Валерий Осипов - Усинский тракт

Но проходит полчаса, и возникают за окном свежесрубленные дома новых деревень. По улице катит кавалькада тракторов. Ими небрежно управляют дети того сгорбленного арата, который по стариковской традиции все еще живет в юрте. Небрежность эта понятна — кого удивишь трактором в век космических полетов!

И я не боюсь быть банальным: в такие минуты, когда видишь подобную смену времен и жизненных пластов, кажется, что едешь не по боковой, а по главной дороге жизни, на которой ничего не может оставаться неподвижным, застывшим, на которой все подлежит обязательным изменениям и движению вперед.

И, может быть, только горы, только одни они остаются без изменений. Горы все те же. Как и тысячи, как и много-много тысяч лет назад, когда здесь не было еще и следа человека, они все так же стоят напротив друг друга, словно остановились для того, чтобы сказать друг другу что-то очень серьезное и важное, да так и не вспомнив, остались стоять навсегда в этой нерешительной, удивленной позе.

Может быть, горы остаются без изменений потому, что горы почти вечны, потому, что горы горды — ведь они доступны немногим, потому, что горы неподвластны законам тления, как неподвластны этим законам большие человеческие чувства.

После очередной остановки мой сосед снова повернулся ко мне:

— Надоел я вам своими излияниями?

— Нет, нет, что вы, наоборот!

— Ну, слушайте дальше, а то скоро приедем.

На Дальнем Востоке прослужил я еще пять лет, а потом пришлось уйти из военной авиации. Техника стала меняться — увеличились скорости, поднялась высота полетов. Нашли у меня врачи кучу всяких болячек — война, она все-таки сказалась.

Одним словом, ушел я на пенсию. Посидел год на земле — не могу! Тянет в небо. Снова пошел на комиссию. Видно, за год отдохнул, подлечился: признали годным для полетов. Да и лет мне в ту пору немного было — тридцать восьмой всего.

Но в боевую часть мне, конечно, ходу уже не было. Попал я в гражданскую авиацию. Подучился, потренировался — и ничего, летаю себе. Помолодел даже.

А личная жизнь сложилась вот как. Зинаида Ивановна и Соня все время со мной жили. Переводят меня с одного места на другое, ну и они тоже едут. Так и катались с аэродрома на аэродром. А должен вам сказать, быть женой или дочерью летчика — дело нелегкое. Каждый день ожидание, тревога. И вот привязались ко мне и Сонечка, и Зинаида Ивановна очень сильно. Да и они мне стали роднее всяких родных. Бывало, заберешься чуть не под самые звезды, а сердце твое там, на земле, рядом с ними.

Конечно, пока я на военной службе находился, тяжело было им. Для Зинаиды Ивановны кругом воспоминания о прежней жизни с Сашкой, друзья старые иногда встречались. Соня же, когда узнала про отца (подросла она, я ей всю правду рассказал), сначала два дня ни с матерью, ни со мной не разговаривала. Потом подошла к нам ночью, поцеловала. «Простите, говорит, папа и мама». Но после этого задумчивая стала. Иногда видел я, как подолгу следила она за полетами. Горевала про себя, молча, нам ничего не говорила. Одним словом, пока жили мы в военных городках и на аэродромах, была в нашей жизни неловкость какая-то. Слишком многое о капитане Антонове напоминало.

А когда перевелся я на гражданку, забылось все, сгладилось. Кончила дочка семилетку, потом педагогический техникум. А меня к тому времени перевели работать в Туву, в город Кызыл. И дочка вместе с нами поехала. Получили квартиру, живем хорошо, дружно.

Ну, а время-то идет. Мы стареем, молодежь подрастает. Стала и Сонечка наша барышней, с молодыми людьми начала встречаться — кино, танцы, все как положено. Я ее воспитал хорошо — с уважением к старшим. Она и со мной, и с Зинаидой Ивановной всеми своими сердечными тайнами делилась. Но с матерью, конечно, больше. И не потому, что она родная, а я неродной. Такого различия Соня никогда не делала. Просто, как говорится, они по женской линии лучше друг друга понимали. Это ведь естественно.

Как-то раз приходит Сонечка вечером домой и говорит:

«Папа, мне с тобой поговорить нужно».

Вышли мы во двор, сели на лавочку.

«Папа, — говорит она, — я замуж выхожу…»

«Так, говорю, дело хорошее. Ну а кто жених-то? Чего же ты его прячешь?»

«Да он, отвечает, стесняется».

«Ну пускай уж смелости наберется», — говорю.

На следующий день приходят вдвоем. Познакомился я с ним. Николаем зятя моего будущего звали. Смотрю, парень скромный, но представительный. Высокий, плечистый, лицо спокойное, руки тяжелые, рабочие руки. Видно, не первый год трудится самостоятельно. Одет прилично, лишнего не допускает и держит себя с достоинством. Нам с Зинаидой Ивановной уважение сделал: ей букет цветов преподнес, мне — бутылку вина.

Сели мы к столу, разговорились. Рассказал он о себе: работает механиком на автобазе, заработок приличный, в армии уже отслужил и так далее. С Сонечкой у них давно любовь, между собой они уже решили, что вместе будут, только вот родителям боялись открыться. Я смотрю, Зинаида Ивановна моя слушает с таким видом, будто все это ей известно. «Значит, Соня матери давно обо всем рассказала, — подумал я, — одного меня в неведении держали». И стало мне от этой мысли не по себе. В своей семье почувствовал я себя вроде бы на отшибе.

Сонечка за женихом ухаживает: то полотенце ему чистое на колени положит, то закуску ближе пододвинет, то тарелку сменит. Зинаида Ивановна ей помогает. Все это понятно — жених первый раз в дом к невесте пришел, надо же принять человека. Ну а в мою глупую башку обида заползает. «Вот, — думаю, — я уж и не нужен стал, меня уже не замечают». Ревновать начал.

Свадьбу сыграли, конечно, не очень пышную, но не хуже, чем у людей. Пригласил я товарищей по работе. Соня и Николай своих друзей позвали. Гуляли два дня.

Стали молодые жить у нас: одна комната им пошла, другая нам с Зиной. Жили они дружно, весело. Николай магнитофон купил — парень он был грамотный, в армии в радиолокации служил. Пошли песни, музыка, джаз. Все вроде бы хорошо. Но только стал я за собой одну особенность примечать. Казалось бы, ничего Сонин муж худого мне не делал, но у меня к нему неприязнь какая-то появилась. То ли дочку я ревновал, то ли еще что… Словом, парень он был неглупый, понял, что, пока не поздно, разъезжаться нам надо, чтобы отношения добрыми остались.

Однажды вечером заходит он к нам в комнату — я один дома был.

«Надумал я, говорит, Сергей Степанович, в район перебираться. Дают квартиру отдельную и место хорошее — главным механиком гаража».

«Ну что ж, отвечаю, правильно надумал. Люди вы взрослые, специальность у обоих есть, вполне можете самостоятельно жить. И чем раньше начнете, тем лучше для вашей семьи будет.

А то, знаешь, пословица есть: дети до тех пор дети, пока с родителями живут».