Семён Шуртаков - Одолень-трава

— Но разве их взгляды не примыкают к идеологии защитников так называемой официальной народности, на знамени которых было начертано: самодержавие, православие, народность?

«Было начертано… — поморщился Викентий Викентьевич. — Будто по книге читает…»

— Как вам хочется, однако, обязательно их дегтем вымазать… Славянофильское течение, как известно, было неоднородным, и у вас нет никаких оснований ставить на одну доску — хотя это кое-кем и по сей день зачем-то делается — главных апостолов славянофильства — Хомякова, Ивана Киреевского, братьев Аксаковых, к примеру, с Погодиным и Шевыревым, которые действительно «примыкали» к защитникам официального «триединства». Нужны доказательства? Пожалуйста!

Викентий Викентьевич встал с кресла, взял с полки нужные книги.

— С чего начнем? — он раскрыл небольшой томик в полукоже. — Да вот хотя бы… «Современное состояние России представляет внутренний разлад, прикрываемый бессовестной ложью. Правительство, а с ним и верхние классы, отдалились от народа и стали ему чужими…» Как это на ваш просвещенный слух звучит — реакционно или, наоборот, революционно? Хвала это самодержавию или хула? Между тем слова эти сказаны не в узком кругу друзей, не на собрании подпольного кружка. Слова — из «Записки» Константина Аксакова, поданной самому царю…

Аспирант сидел, весь сжавшись, стараясь занимать в просторном кресле как можно меньше места. Он был похож на человека, которого только что ударили наотмашь и — чего хорошего — могут ударить еще. У Викентия Викентьевича даже что-то близкое к жалости шевельнулось в груди.

— Пойдем дальше… В вопросах религии, церкви, веры Хомяков был главной фигурой среди славянофилов. Но так ли уж по душе ему было официальное православие? Послушаем самого Алексея Степановича: «Было бы лучше, если бы у нас было поменьше официальной политической религии». Сам факт, что свои богословские трактаты Хомяков мог печатать только за границей, уже говорит за себя. А его статьи против цензуры! «Вся словесность наводнена выражениями низкой лести и лицемерия в отношении политическом и религиозном; честное слово молчит…» Наверное, достаточно.

— Вы сказали, нельзя… ставить на одну доску… — вот только когда подал свой голос аспирант, да и то выговаривал слова с трудом, будто выдавливал их из гортани. — А ведь апостолы печатали многие свои статьи именно у Погодина, в его «Москвитянине».

— Эка важность! Будто у них такой уж большой выбор был: не понесу в тот журнал, отдам в этот… Опять вы и не там копаете и не то выискиваете. Вы бы обратили свое внимание на другое. На то, что при первой же возможности славянофилы спешат отмежеваться от Погодина и Шевырева, пытаются завести свой собственный журнал. Однако стоило Ивану Киреевскому начать издание такого журнала, как на третьем же номере он был закрыт. Иван Аксаков по подозрению в «либеральном образе мыслей» был арестован. А вышедший три года спустя под его редакцией «Московский сборник» вызвал настоящий переполох в цензурном комитете, и министр внутренних дел граф Перовский предписал ему «прекратить авторские труды». Когда же будет подготовлен второй том «Московского сборника», цензура запретит его, а все главные участники — те же братья Аксаковы, Киреевские, Хомяков — будут отданы под надзор полиции. Статьи Константина Аксакова в начавшей издаваться газете «Молва» вызовут крайнее недовольство цензоров и самого царя. А когда его брат Иван попытается начать издание своей газеты — она будет закрыта на втором же номере… Не удивительно ли — мы их называем «примыкающими» к лагерю защитников самодержавия, а самодержавие считает скрытыми бунтовщиками, всячески притесняет, преследует, отдает под надзор полиции, даже арестовывает и сажает в Петропавловскую крепость…

«Но слишком ли ты разошелся, — сам себя остановил Викентий Викентьевич. — На вопросы отвечай, а ученость свою покалывать не надо. Парень руки поднял, а ты его продолжаешь дубасить. По старому присловью, лежачих не бьют…»

— Но мы больше всего критикуем славянофилов за то, что они указывали России ошибочный путь развития.

«Надо бы спросить: кто это «мы»? — но не будем цепляться за мелочи, чтобы не уводить разговор в сторону. Будем говорить по существу».

— Славянофилы ошибались, их вера в особый путь России была утопичной. Хорошо. Но мало ли утопистов было и в философии, и в исторической науке, однако мы их не ругаем, не поносим, а просто называем утопистами. Почему же мы так пристрастно строги к ошибочным представлениям славянофилов и так сочувственно добры к не менее, если не более, сомнительным постулатам западников? Вспомним-ка их программу: России надо пройти путь, пройденный Европой, если она хочет в культурном отношении стать вровень с другими европейскими государствами. Все тут вроде правильно…

— Почему же «вроде»? — не утерпел спросить аспирант.

— А потому что надо помнить, когда это говорилось! Это говорилось как раз в годы духовного холопства перед Западом, в пору, когда отрицание всего русского, начиная обычаями, одеждой и кончая существенными основами жизни, доходило у правящего дворянского сословия до крайних пределов. О раболепном пресмыкании перед чужеземным хорошо сказал один историк… Не буду пересказывать своими словами, хочу сохранить стиль… Минутку.

Викентий Викентьевич пододвинул поближе ящичек с картотекой, отыскал нужную запись.

— Вот, послушайте: «Всю жизнь помышляя о европейском обычае, о просвещенном обществе, они старались стать своими между чужими и только становились чужими между своими. В Европе видели в них переодетого по-европейски татарина, а в глазах своих они казались родившимися в России французами…»

Карточка положена на свое место.

— А теперь скажите: так ли уж бесспорна идея западников, предлагавших идти по пути, которым шла, скажем, Франция — идти кому? — а вот таким уже и без того офранцузившимся русским?

— Но они же, надо думать, имели в виду не слепое подражание Европе и не таких бездумных подражателей.

Шок у аспиранта, кажется, прошел. Выражение лица было по-прежнему напряженное, но теперь он не только слушал Викентия Викентьевича, а даже вот и поддерживал разговор.

— Это верно, не слепое подражание. Но идущий вослед, вольно или невольно, копирует идущего впереди, вольно или невольно подражает ему. Вот против этого и выступили славянофилы. Они считали, что у России — своя дорога и русский народ может и должен играть самостоятельную роль в общем историческом процессе. От пересадки на русскую почву иноземной культуры мы можем потерять свое лицо, и надо будить национальное самосознание, развивать самобытное, на самородном, как они говорили, корне процветающее искусство… Скажите, что тут плохого, за что их надо ставить к позорному столбу?