Семён Шуртаков - Одолень-трава

И когда он в этом удостоверился, его как громом поразила простая и страшная мысль: повидайся он вчера с Вадимом — был бы сын жив и невредим. Ни к какому Бобу он бы не поехал, никому подвозить его нужды бы не было. Сидели бы они в каком-нибудь тихом месте и разговаривали по душам… Дежурство по номеру? Да, во время дежурства никуда отлучаться нельзя, в редакции тоже много не поговоришь. Но ведь можно бы кого-то попросить, с кем-то поменяться. Можно было бы… Все можно было бы, если бы знать, если бы… Бы! Бы!! Бы!!!

Какой ужасно длинной была для Вики эта ночь!

Чтобы ожидание не было таким мучительным, она придумывала самые разные причины, по которым Вадим не смог вернуться в условленное время.

Ребята по дороге уговорили его ехать вместе с ними — ведь уговорить Вадима ничего не стоит. И заехали они на какую-то глухую окраину Москвы. Правда, Вадим — парень аккуратный, он бы обязательно позвонил. Однако сунулся позвонить, а телефона ни на улице, ни в доме нет. И вот небось переживает, что не может дать знать о себе…

Нет, не на окраину, а в дачное место поехали ребята. И где-то свернули с асфальта в сторону да и завязли-загрязли. А ночь, тьма — откуда помощь ждать? Вот и сидят, кукуют, ждут случайной машины или трактора, чтобы их выдернули…

Ладно, не завязли. Но сколько-то отъехали от шоссе, а машина — «чих!», «чих!» — заглохла. В чем дело? А бензин кончился. Куда пойдешь, где возьмешь? Может быть, до самого утра и придется сидеть, ждать у моря погоды…

Ах, если бы хоть одна из придуманных Викой дорожных картин оказалась похожей на правду!

Наступило утро. И каждый прибавлявшийся час нового дня, каждая его минута неумолимо убавляли и без того жалкие остатки надежды увидеть Вадима живым и здоровым. Конечно же с ним что-то случилось. Но что? Неизвестность томила и пугала: ведь это «что-то» могло быть и обыкновенным стечением обстоятельств, и настоящей бедой. В то же время в неизвестности все еще тлел, пусть и слабый, огонек надежды.

И вот неизвестность кончилась, огонек погас. И Вика почувствовала такую ужасающую пустоту вокруг себя, будто мир если и не погиб вместе с Вадимом, то отодвинулся далеко-далеко. Однажды в детстве, во время какой-то игры, ее подружка подкралась сзади и — то ли хотела закрыть ей глаза, то ли просто напугать — хлопнула ладонями по вискам. В ушах раздался звон, и некоторое время ничего, кроме этого звона, она не слышала. Вот и сейчас известие о гибели Вадима оглушило ее и наполнило чувством сиротского одиночества. Мир словно бы разом онемел и опустел.

Сколько она пробыла в этом тягостном оцепенении — кто скажет! Счет времени потерял свой обычный смысл. За часами следят, когда надо куда-то успеть или что-то к сроку сделать. Ей некуда было торопиться, ее не ждали никакие дела.

Наверное, уже в сто первый раз вспоминался вчерашний вечер. И когда она, прокручивая его кадр за кадром, доходила до того места, где Вадим раздумывал, идти или не идти к Бобу, ей становилось дурно: ведь это она, она его выпроводила!..

Должно быть, по какому-то вчера не оконченному делу забежал Коля.

— Извини, что без звонка, оказался в вашем районе, — торопливо объяснил он, прикрывая за собой дверь. — А мне надо… Что-то случилось?

— Случилось, Коля… Беда случилась…

И когда Вика уже не в мыслях, а вслух сказала, что за беда случилась, ноги у нее подкосились и она неловко, как-то боком рухнула в стоявшее рядом кресло.

Коля подбежал, остановился совсем близко и, не зная, что делать, какое-то время стоял в растерянности. Потом так же, как и она вчера, положил руку на ее голову, и робко, едва касаясь, провел ладонью по мокрой щеке. От этого ласково-жалостливого прикосновения Вике стало еще тяжелее, и она, не в силах сдержаться, заплакала навзрыд.

— Успокойся, успокойся… Слезами горю не поможешь… Тебе надо себя беречь… А если от меня какая помощь понадобится…

— Спасибо, Коля. А помощь… Николай Сергеевич звонил, везет Вадима к себе домой. Может, тебе туда поехать…

— Тогда поехали вместе.

— Отец вот-вот должен прийти, надо дождаться… Он еще не знает… Да и страшно мне туда ехать…

Вика обхватила руку Коли и припала к ней заплаканным лицом.

— Страшно мне, Коля… И надо ехать, и боюсь… Ну а ты — иди. И скажи Николаю Сергеевичу… Нет, ничего не говори…

Коля еще раз, успокаивая, погладил ее по голове, тяжело вздохнул и, не сказав больше ни слова, ушел.

Вика медленно поднялась с кресла, одернула взъехавшую на живот юбку. И только теперь до нее дошел смысл сказанного Колей: «Тебе надо себя беречь…»

Милый Коля!

До нынешнего дня она думала о будущем ребенке как-то отвлеченно. Спросил бы кто ее, кого больше хочет, мальчика или девочку, она бы затруднилась с ответом. Сейчас она хотела, чтобы у нее был мальчик. И чтоб он был похож на Вадима…

Прошла неделя, как похоронили Вадима. Боль и горечь утраты немного притупились, и Николай Сергеевич все реже задавался вопросом: а что было бы, если бы они в тот вечер увиделись с Вадимом? Какой смысл изнурять себя раздумьями над тем, что могло быть, но чего не было и теперь уже никогда не будет?! Ведь жизнь — не киносценарий, где могут быть различные варианты, и не роман, который сперва пишется вчерне, а уж потом переписывается набело, и нередки случаи, когда убитого героя в беловом варианте авторы воскрешают, или наоборот. Человеческая жизнь не имеет вариантов, она всегда пишется набело, без помарок и без подчисток. И если человек совершил какой-то неблаговидный поступок, он не может взять да и заменить его благородным. А всегда ли мы знаем последствия своих дел и поступков? Оставаясь на дежурство по номеру, мог ли он не то что знать, а хотя бы предполагать, что вполне обыденная эта ночная вахта будет иметь такие трагические последствия?! И тем более не мог предполагать это секретарь редакции, составлявший график дежурств…

Чем дальше отодвигались горестные дни, тем чаще Николай Сергеевич задумывался над тем, что же хотел и не успел ему сказать Вадим.

Восстанавливая в памяти их телефонный разговор, который оказался последним, он вспоминал не только каждое сказанное Вадимом слово, но и интонацию, с какой оно было сказано, вспоминал заминки, паузы, даже пытался представить себе выражение лица сына во время этих напряженных пауз, его мысли и чувства.

Видно было, что Вадиму далось нелегко само решение «увидеться… в смысле поговорить». Значит, разговор уже определенно касался бы не пустяков, а чего-то серьезного. Может быть, сын понял или, по крайней мере, начал понимать, что отец у него не Змей Горыныч, помышляющий, как его извести, что отец ему хочет не худа, а добра… А может, и о самом себе, о своем — вольном или невольном — участии в «обмене шапками» он стал думать по-другому и у них бы состоялся тот самый разговор, который Николай Сергеевич когда-то вел сам с собой…