Семён Шуртаков - Одолень-трава

— Ну, наверное, сами-то за себя молодые тоже должны отвечать…

— Безусловно. Однако большая доля ответственности все же лежит на старшем поколении.

Вот и опять: упомянул Викентий Викентьевич имя Вадима, и словно бы его незримая тень вошла в эту заставленную книгами комнату. И гость не знал, как дальше продолжать разговор, и хозяин горестно потускнел, погас и говорил только, чтобы закончить мысль.

— Ну, я, наверное, засиделся, а у вас еще какой-то вопрос ко мне.

— Ах да, да… Вопрос, а лучше бы сказать задачу, задал Коля, которого мы в начале разговора так дружно хвалили. Я попытался рассчитаться с ним за эту кропотливую работу, — Викентий Викентьевич повел рукой в сторону книжных стеллажей, — а он наотрез отказался. Я, говорит, работу делал по поручению Николая Сергеевича, а у него я в неоплатном долгу, и не будем больше об этом говорить… Как прикажете поступить в такой ситуации?

— Я думаю, главное, что он сделал то, что надо… А с платой… Вообще-то при социализме всякий труд должен оплачиваться. Но парнишка по молодости лет этого может и не знать. Так что простим его плохое знание политэкономии и воздадим должное его мастеровитым рукам и чистому доброму сердцу.

— Подчиняюсь, генеральному подрядчику, — не очень охотно согласился Викентий Викентьевич. — Воздаю!

— Вы бы сказали ему, чтобы как-то пришел с мамой, Антониной Ивановной. Обязательно познакомьтесь с этой замечательной женщиной… Подозреваю, не без ее совета парень отказался от вознаграждения.

— Коля попросил разрешить ему брать некоторые книги вот из этого шкафа, — Викентий Викентьевич показал на шкаф с томами по отечественной истории. — Это, говорит, и будет ваша плата. Я, конечно, разрешил, так что видеться мы с ним будем, и насчет матери я ему скажу…

Прощаясь, они встретились взглядами, и каждый, как в зеркале, увидел в глазах другого свою печаль, свое еще не утихшее горе.

А на обратной дороге Николай Сергеевич не раз подумал: пока Вадим в памяти своих близких — он еще жив…

Первый снег в эту осень выпал рано, на октябрьские. Но первый снег — это еще не зима, через день его уже и нет, растаял. Растоптан миллионами ног, стал грязной кашей, а потом и вовсе исчез с мостовых, с тротуаров и второй. Лишь с третьего снега и румяного морозца началась настоящая зима.

Тихо, незаметно подступил декабрь. А вот уже и он на исходе. На улицах, в метро запахло свежей хвоей. На центральных площадях взметнулись в самое небо огромные елки. Москва готовилась к встрече Нового года.

Вика отчужденно взирала на предновогоднюю суету, на это, как по команде, охватывающее людей всеобщее возбуждение, давку в очередях, в автобусах и троллейбусах, и ее временами охватывало желание громко крикнуть: люди, да куда вы все сломя голову бежите, куда торопитесь?! Хоть на минуту остановитесь, оглянитесь — вон снег под солнцем искрится, на деревьях иней сверкает… Неужто весь и смысл праздника — наесться до отвала да напиться допьяна?! Но не точно ли так и она каждый раз перед Новым годом бегала, суетилась, твердо уверенная, что так и надо?!

Впервые Новый год для Вики не был праздником. Она старательно готовилась к зимней сессии: часами сидела в институтской библиотеке, помногу занималась дома. Был в этом старании и определенный умысел: чем больше занимаешься, тем меньше со своей бедой один на один остаешься.

Позвонила Муза.

— Ну как ты там? Сто лет не виделись. Можно, я на часок приеду?

Вика не знала, что ответить: с одной стороны, надо, наверное, себе и какой-то отдых давать, а то и так уж башка трещит, с другой — потеря времени.

Муза словно читала Викины мысли:

— Я ненадолго, у меня на сегодня еще куча дел.

— Ладно, приезжай, — решилась Вика.

Будь дома отец, она вряд ли дала бы согласие на визит своей шумной подруги. Но Викентий Викентьевич сказал, что придет не рано, так что мешать ему своими разговорами они не будут. А потерянное время она успеет наверстать — впереди еще целый вечер.

— Ну как, готовишься? — еще только войдя в квартиру, прямо с порога спросила Муза.

— Готовлюсь, — ответила Вика.

— Правильно, — похвалила подруга. — Жизнь продолжается. И Новый год есть Новый год… А где же… — она обвела внимательным взглядом Викину комнату, — елка?

— Какая елка?

— Известно какая — новогодняя. Сама же говоришь: готовишься. А какой Новый год без елки?

— Я имела в виду — к экзаменам… И откуда взяться елке? Что я, отца, что ли, пошлю полдня плясать на морозе или сама за ней… в таком виде… пойду?

— Извини, давно не видела тебя, забываю, что ты уже в таком положении, что… — Муза замялась, подыскивая подходящее слово. — Раньше кажется, его называли марьяжным.

— Так ли уж важно, как называли!

— Ну и как ты себя чувствуешь? — переключилась Муза с елки на Вику. — Как аппетит? Говорят, в этом положении на соленое тянет. Как спишь? Не начинает ли он тебя беспокоить? Какие симптомы?

— Остановись, Музыка! Ты что меня, как в женской консультации, выспрашиваешь? Или сама рожать собираешься и хочешь опыта поднабраться?

— Нет, пока не собираюсь, но… Но ведь всякое может быть.

— Вот когда будет, тогда и приходи, я тебе свой личный опыт во всех подробностях передам… А сейчас давай сменим пластинку.

Они поговорили о надвигающейся экзаменационной сессии. Потом Муза сказала, что Боб пригласил ее на встречу Нового года, но она еще окончательно не решила, может, пойдет на институтский вечер.

— После того вечера… ну, когда Вадик… ах, Вадик, Вадик, и зачем только я тебя угова-ри-ва-ла-а, — неожиданно, прямо на середине слова, Муза по-бабьи, в голос, заплакала.

Вика изо всех сил крепилась. Это «зачем?» она задавала самой себе уже много раз и знала, что ответа на него нет.

А Муза вытащила из сумочки платок и аккуратно, чтобы не стереть с ресниц тушь, промокала блестевшие слезами глаза.

«Вот нас и пойми. Ведь она совершенно искренно всплакнула по Вадиму, а вот уже и, пожалуйста, озабочена тем, как бы слезы не смыли краску с глаз…»

— Так вот, после того злополучного вечера, — успокоившись, продолжала Муза, — посиделки у Боба как-то заглохли. Ты не ходишь, Маша не ходит, я тоже редко бываю, а вместе с нами ушла и… как бы сказать, сама атмосфера дружеского общения. Появляются какие-то случайные люди, с ними неинтересно…

«Насчет атмосферы дружеского общения сказано, пожалуй, громковато. И раньше-то не так уж интересно было…»

— С Машей как-то разговаривала… Ну, ты знаешь, Машенция — девка себе на уме, на откровенность ее тянешь-потянешь — вытянуть не можешь. Но, похоже, их отношения с Демой на какой-то новый этап выходят, на какой-то новый виток…