Семён Шуртаков - Одолень-трава

Дементий тихонько сказал Маше о манекенах на Кузнецком мосту.

— А ведь ты угадал! — так же тихо ответила Маша. — Они как раз из этого именно дома — Дома моды… Ее зовут Соней, но она на это обижается и просит называть себя Софи. В отместку мы ее зовем: Софи, хотя и не Лорен… А кавалер — Кока, по русски это, наверное, будет Константин.

Следом за манекенной парой гости повалили валом, и Дементий еле успевал запоминать их мудреные имена: Эндрю, Мишель, Марго…

А вот из прихожей донеслось:

— Знакомьтесь: Альфа — рост сто восемьдесят, вес только семьдесят, а совести нет совсем. Ха-ха… А я — его заклятый друг Омега… Да, имя исключительно оригинальное…

Заклятые друзья подошли к Маше с Дементием.

— Дементий? — переспросил Омега. — Впервые слышу.

— Значит, ты Некрасова не читал, — попыталась сбить его с ернического тона Маша.

— А зачем мне его читать — кому на Руси живется хорошо, я и так знаю…

Альфа и Омега запомнились сразу же. Запомнились, может, не столь «оригинальными» именами, сколь открыто наглым видом. И тот и другой словно бы гордились, хвастались своей выставленной напоказ развязностью, как если бы это был особый, полученный от бога талант. Впрочем, сказала Маша, такое поведение дружков все считают в порядке вещей, поскольку они не простые смертные, а почти гении, и значит, обычная мерка для них не годится. Гениальны они на самом деле или бездарны — другое дело, важно, какое о себе понимание они сумели внушить окружающим. И теперь даже то, что Омега не прошел по конкурсу в Литературный институт, и то ставится ему не в минус, а в плюс: могли ли оценить по достоинству его почти гениальные стихи какие-то ортодоксальные рецензенты!

В комнату Боба набилось столько гостей, что стульев уже не хватало, и девчонки ушли в соседнюю. «Кроме всего прочего, им надо еще и прихорошиться, прежде чем сесть за стол, — объяснила Маша и тоже встала. — А я пойду тете Лине помогу».

С уходом Маши Дементий сразу почувствовал себя неуютно, неуверенно. Кто-то что-то спросит или начнет «светский» разговор и сразу увидит, что сидит в углу недотепа, который и двух слов связать не может… Его несколько утешило то, что среди гостей кое-кто тоже по молодости лет носил бороду. Дементий еще в Сибири, на Ангаре, дал зарок: не брить бороду, пока не сдаст в институт. А теперь уже и учиться начал, а борода так и осталась: не к спеху, успею, в Москве парикмахерские на каждом шагу… И вот нынче борода была вроде кстати: пусть эти мальчики принимают Дементия за своего, все меньше будет к нему ненужного внимания.

Последними с приличествующим знаменитостям опозданием пришли очень известный в текущем году Поэт, нашумевший на недавней выставке молодых Художник и Актер из Театра на Таганке.

Художник был на редкость волосат; из густых зарослей торчал небольшой носик да светились полузавешенные мохнатыми бровями юркие глаза. Поэт, напротив, был чист лицом, редкие светлые волосы этакой короткой челкой падали на большой лоб. Актер изображал пресыщенного славой служителя Мельпомены, и поэтому трудно было определить, что же он представляет из себя на самом деле.

Художник был деловит и напорист. Он немедленно увел из комнаты упиравшегося Боба, а через какие-то пять минут вернулся с ним и небольшим картоном. Молча поставил Боба у стола, а рядом, на верх книжной полки, поставил картон. Все потрясенно ахнули, а вездесущая, успевшая откуда-то появиться на пороге комнаты Муза еще и захлопала в ладоши и завопила:

— Колоссально! Потрясающе!

Правда, на картонке был изображен молодой человек, разве лишь отдаленно похожий на Боба, и даже трудно было понять, портрет это в обычном понимании или шарж. Но разве это имело какое-то значение! Правильно умница Маша сказала: важно внушение, что перед нами колоссальный художник, и, значит, он не может нарисовать иначе как потрясающе. Да еще и на глазах у потрясенной публики за какие-то пять минут.

На восторженные вопли Музы сбежались и остальные гости, какое-то время повосхищались, поахали. Но когда тетя Лина распахнула двустворчатую дверь и пригласила к столу, ахи и охи как-то разом умолкли и все дружно-оживленно стали перемещаться из комнат и коридорчика в гостиную.

— Рассаживайтесь, — сказала тетя Лина Бобу, — а я схожу за папой.

Как теперь понял Дементий, дальняя дверь в коридорчике вела в кабинет отца Бориса. Вот бы хоть одним глазком взглянуть! Ему еще ни разу за свою жизнь не приходилось бывать в кабинете ученого, да к тому же такого известного ученого, как отец Бориса.

Рассаживались не как и с кем попало. Высокая, вся в локонах девица, кажется, невеста Боба (Дементий забыл ее имя), деликатно так подходила то к одной, то к другой паре:

— Сюда, пожалуйста… А вы — сюда… нет, нет, чуть подальше, вот сюда…

Понятное дело, знаменитости были посажены на самые почетные места. Картонку художника-моменталиста прислонили к хрустальной вазе с цветами, стоявшей справа от именинника: хочешь, гляди на оригинал, хочешь, на его художественное воспроизведение.

Если Дементию не приходилось бывать в рабочем кабинете ученого, то и за таким, богато и тонко, если не сказать вдохновенно, сервированным столом он сидел тоже впервые. В глазах рябило от обилия и разнообразия яств, от блеска красивой и тоже бесконечно разнообразной посуды. О назначении некоторых предметов Дементий лишь смутно догадывался: допустим, это — салатница, а это — соусница, но как называется вон та вазочка и что в ней свекольно розовеет? Как попросить, если захочу попробовать? И если кто-то меня попросит положить ложечку содержимого из той вазочки, как догадаться, что именно о ней идет речь? А около Маши стоит глубокая тарелка не тарелка, а что-то в этом роде, и в ней в густой сероватой жиже плавают, похоже, куски дичи — что это такое?

Маша, словно почувствовав его растерянность перед незнакомой стихией стола, непринужденно, как бы между прочим, начала просвещать:

— Ты, Дема, и мне и себе, если хочешь, положи немного печеночного паштета с чесноком — тетя Лина хорошо его готовит. А еще — гурийской капустки и по ложечке сациви, — и где незаметным кивком, где вилкой показывает, за что надо браться.

Вон, оказывается, что за блюдо с дичью в сероватом соусе!

А увидела, как неловко достал ее кавалер сациви и чуть на колени ей не капнул, опять пришла на выручку:

— Дай я сама поставлю, мне ближе…

Замешкался Дементий, соображая, что же именно просит достать Маша и в какой посудине нужное яство находится — она и тут начеку:

— Ладно, тебе далеко… Вика, у тебя там под рукой анчоусы, передай, пожалуйста. А заодно и каперсы… Спасибо!

«Навыдумывают тоже: анчоусы, каперсы, будто нельзя попроще назвать!» — сердился Дементий, еще не зная, что самые большие испытания у него впереди.