Семён Шуртаков - Одолень-трава

— Как же, как же!.. А никаких потемкинских деревень не было. Не было! Это выдумка врагов России. И выражение это пустил в международный оборот саксонский посланник в Петербурге Гельбиг, чтобы дискредитировать успешно укрепляющего южные границы России Потемкина. Вот и появились эти пресловутые поселения. На самом же деле города, заложенные Потемкиным, здравствуют и по сей день. Тот же Севастополь, например… И разве не поразительно, что вражеская выдумка была потом нами же подхвачена и так-то понравилась, так часто к месту и не к месту употреблялась, что стала уже нарицательной…

Николай Сергеевич признался, что слышит это в первый раз.

— А возьмите, — словно бы вдохновляясь вниманием гостя, продолжал Викентий Викентьевич, — как мы любим подчеркивать темноту, невежество, поголовную неграмотность старой России! А недавно в горьковском и астраханском архивах нашли документы, из которых узнали, что дед Ленина по отцовской линии был крепостным одного нижегородского помещика. Казалось бы, что может быть темнее крепостного крестьянина! Однако и Николай Васильевич, и его братья были грамотными, найдены документы, собственноручно ими подписанные. В Новгороде при раскопках нашли сотни берестяных грамот, из коих видно, что еще в XII веке грамотных на Руси было много. «Поклон от Якова куму и другу Максиму… Да пришли мне чтения доброго», — написано в одной такой грамотке. Вот тебе и темнота-невежество!..

Николаю Сергеевичу приходилось бывать в Новгороде, и он своими глазами видел те берестяные послания.

— Как раз перед вашим приходом читал я диссертацию очередного соискателя, — тут профессор встал с кресла, обошел край письменного стола, и взял с него пачку машинописных листов. — Вот она. Интересная работа! Видно, что автор неглуп, любознателен…

Виктория принесла чай.

Викентий Викентьевич с некоторым сожалением положил диссертацию на прежнее место, затем очистил журнальный столик от газет и стал помогать дочери расставлять чашки, блюдца, вазочки. А когда та в заключение утвердила посреди стола большой заварник с восседавшей на нем русской красавицей, этак заговорщицки спросил:

— Через сколько?

— Ровно через пять минут и двадцать секунд, — улыбаясь ответила Вика.

— Это наш семейный код, имеющий отношение к заварке чая, — объяснил Викентий Викентьевич и взглянул на висевшие над книжным шкафом часы. — Время засечено.

— Я, па, сбегаю на часок к Маше, она звонила, — уже с порога кабинета спросила Вика. — Можно?

— Что ж, ступай. Мы как раз с Николаем Сергеевичем побеседуем… Только нынче прохладно, не плащ, а пальтишко надень и…

— Па-па! — не дав ему договорить, с детским возмущением протянула Вика.

— Да, да, — замахал руками Викентий Викентьевич, — я забыл, что ты уже не маленькая, все знаешь и все понимаешь… А пальтишко все же надень.

— Сам почему-то в плащике щеголяешь, — донеслось укорительное уже из прихожей.

— Так я же закаленный… Ну, не отвлекай нас от священнодействия, — Викентий Викентьевич взглянул на часы, взялся за бабу, что восседала на чайнике, но тут же сам себя остановил: — Стой! Чай-то чаем, а не предварить ли его чем-нибудь таким-этаким? Недавно коллега был на Кипре, привез бутылочку «Нектара», который, как известно, вкушали боги Олимпа. Я пока не пробовал, но он очень хвалил. Может, отведаем?

— Что ж, принимая во внимание прохладную погоду… — ответил Николай Сергеевич, а про себя усмехнулся: «Замечания на русскую историю» не читал, а тут, смотри-ка, оказался «образованней» хозяина: кипрский «Нектар» пробовать приходилось. Напиток и впрямь замечательный.

— Что-то еще принести? — спросила Виктория из прихожей. Она, должно быть, слышала их разговор.

— Я сам, — откликнулся Викентий Викентьевич из кабинета. — Ты собирайся, собирайся.

— Уже собралась. А ты… — Виктория перешла на шепот, и Николай Сергеевич не услышал, что она еще сказала отцу.

— Ну да, а то я маленький и не знаю, — с точно такой же интонацией, с какой минуту назад было произнесено «па-па!», ответил Викентий Викентьевич.

Что-то трогательное было в этих милых препирательствах, в этой взаимной заботе друг о друге. И Николай Сергеевич подумал, что в их доме, в их семье задан другой тон и, наверное, нелегко будет девчонке перестраиваться на этот незнакомый, а может быть, и чуждый для нее тон.

Гулко хлопнула входная дверь за Викой. А вскоре появился и Викентий Викентьевич с оригинальной формы бутылкой. Яркая наклейка изображала какую-то сцену из жизни древних греков.

— Уж извините, я немедленно же налью чаю, — Викентий Викентьевич решительно пересадил бабу на стол, разлил по чашкам ароматный, золотистого цвета чай. — Он и так уже немного перестоял… Впрочем, теперь это уже не имеет значения: наши с Викой труды все равно пошли насмарку.

— Почему же? — не понял Николай Сергеевич.

— После такого великолепного — коллега прав! — напитка вкус чая различить уже затруднительно.

— Напротив! — возразил Николай Сергеевич. — В сопоставлении, а может в сочетании, вкус-то резче обозначается… Чудесный чай!

— Это вы искренно? — Викентий Викентьевич спрашивал, а живые, совсем не стариковские глаза его светились детской радостью.

— Сроду не пивал такого чая! — все больше входя в роль знатока и ценителя чая (хотя никогда таковым себя не считал), поддал жару Николай Сергеевич. — Здесь явно не один сорт, здесь — букет!

— Точно: букет! — ликовал Викентий Викентьевич.

Всего-то ничего сделал Николай Сергеевич — доброе слово сказал, а смотри-ка, сколько радости человеку доставил! Его Нина Васильевна тоже умеет готовить чай, и он, бывало, хвалил ее, но в ответ обычно слышал не столь обрадованное, сколь самодовольно-хвастливое: «Да уж, такого чая больше ты нигде не попьешь!..»

То ли «Нектар» дал себя знать, то ли сказывалась вся непринужденно-естественная атмосфера разговора, а может, то и другое вместе, только чувствовал себя Николай Сергеевич необычайно покойно и уютно. Он сидел, вольно раскинув руки на широченные подлокотники кресла, и ему хотелось находиться в этой заставленной книжными шкафами комнате долго-долго. На столе дымился душистый чай, а напротив сидел умнейший, если и не все, то очень много знающий человек… Кажется, Экзюпери говорил о роскоши человеческого общения. И если предоставляется такая возможность — почему бы не пороскошествовать?!

— Пожалте еще чабарочку?

— Спасибо, с удовольствием.

— Ну а теперь, если я вас еще не очень утомил, можно и вернуться к нашему разговору.

— Нет, все это мне очень интересно.

Николай Сергеевич ответил так не просто из вежливости: ему и в самом деле было интересно следить за ходом мысли ученого. Правда, пока еще не совсем понятно, куда он ведет, к чему клонит, но потом-то, наверное, прояснится.